Эллери Куин - Смерть в театре (сборник)

Дорога, как бы выпеченная из каменного теста в гигантской духовке, тянулась змеей, извиваясь и свиваясь в кольца вокруг склонов гор, а затем вдруг неожиданно устремляясь ввысь. Ее пропеченная солнцем поверхность поднялась как на дрожжах. Дорога то походила на корку черного хлеба и тянулась прямо ярдов на пятьдесят, то вдруг на следующие пятьдесят ярдов превращалась в усеянную острыми камнями узкую колею, небезопасную для автомобильных шин. Для того чтобы сделать жизнь неудачливых автомобилистов, которым случилось попасть на нее, еще более насыщенной впечатлениями, она то извивалась, то скрючивалась, то ныряла вниз, то взлетала вверх, то расширялась, то сужалась самым невероятным образом. К тому же она обдавала вас тучей пыли, тысячи песчинок яростно впивались во влажную человеческую кожу в незащищенных одеждой местах.

Эллери Квин, абсолютно неузнаваемый в темных очках на воспаленных глазах, в полотняной кепке, натянутой почти на глаза, насквозь пропыленный песком трех округов, согнув плечи над баранкой подержанного «дьюзенберга», с видом отчаянной решимости старался побороть все эти трудности. Он проклинал каждый поворот дороги от Тюкесаса, находившегося в сорока милях внизу, в Долине, где она официально начиналась, до этого места. У него уже не хватало слов.

— Это ты во всем виноват, черт тебя побери,— сердито пробурчал его отец.— Ты уверял, что здесь, в горах, будет прохладно, а меня как будто наждаком ободрали.

Сидевший на переднем сиденье рядом с Эллери, инспектор, похожий на маленького серого араба, до глаз закутанного в серый шелковый шарф, укрывавший его от пыли, затаил обиду. И по мере того как дорога поднималась вверх, с каждыми пятьюдесятью ярдами обида все усиливалась.

Простонав, он повернулся и недовольно посмотрел назад через груду багажа, привязанного к машине.

Потом плюхнулся обратно.

— Я тебе говорил, чтобы ты придерживался того пика в Долине.— Он ткнул в горячем воздухе указательным пальцем.— Эл, я тебя предупреждал, в этих проклятых горах никогда нельзя знать, с какой паршивой дорогой ты можешь встретиться. Говорил я тебе? А ты все-таки поехал, решил исследовать ее, точно какой-то проклятый Колумб, несмотря на то, что ночь уже близка.

Инспектор помолчал, глядя в темнеющее небо.

— Упрямец! В точности твоя мать, Господи, упокой ее душу! — добавил он поспешно, так как был богобоязненным старым джентльменом.— Надеюсь, теперь ты доволен?

Эллери вздохнул и, на мгновение оторвав взгляд от приближающегося зигзага дороги, посмотрел на небо. Небосвод быстро менял окраску. Кругом алело.

«Зрелище, способное разбудить поэта в душе любого человека,— подумал он.— За исключением усталого, разгоряченного, голодного и сердитого властелина, сидящего рядом со мной, без конца ворчащего, к тому же ворчащего справедливо».

Дорога вдоль подножия холмов, окаймлявших долину, выглядела заманчиво, обещая желанную прохладу. «Но это только в воображении»,— подумал Эллери печально.

«Дьюзенберг» продолжал продвигаться в сгущающейся темноте.

— Все одно к одному,— продолжал инспектор Квин, раздраженно скосив глаза поверх складок пыльного шарфа на дорогу впереди.— Чертовски удачное завершение отпуска. Сплошные неприятности. Мне жарко и скучно. Будь все проклято, Эллери. Я так зол, что у меня даже аппетит пропал.

— Но не у меня,— вздохнул Эллери.— Я могу съесть бифштекс из гудейровской шины с поджаренными подшипниками и газолиновым соусом. Хоть сейчас съем! Я умираю от голода. Где мы находимся?

— Типис. Где-то в Соединенных Штатах. Это все, что я знаю.

— Немного. Типис... Это звучит весьма поэтично, наводит на мысль об оленине, жарящейся на костре... Ух, «дьюзи», вот это был для тебя орешек.

Инспектор, у которого от толчка чуть не свернуло шею, выругался, очевидно, считая «орешек» слишком мягким словом.

— Ну, папа, не обращай внимания на мелочи. Это одна из неизбежных неприятностей при автомобильных поездках. Ты лучше посмотри-ка вот сюда.

Они достигли вершины подъема. На одном из миллиардов изгибов изумленный Эллери остановил машину. Слева, внизу, па глубине примерно ста футов лежала Долина Томогавка, уже укутанная в пурпурную мантию, которая быстро опадала с зеленых бастионов гор, достигающих неба.

Мантия шевелилась, как будто какое-то огромное, мягкое и теплое животное ворочалось под нею.

Бледно-серая лента дороги скользила далеко вниз, уже наполовину скрытая пурпурным одеянием. Ни огонька, никаких признаков присутствия человека. Все небо над головами путешественников потемнело, и последний лучик солнца опускался за отдаленные вершины, находящиеся по другую сторону Долины. В десяти футах от них край дороги резко обрывался и спадал зеленым каскадом вниз, к дну Долины.

Эллери повернулся и посмотрел вверх.

Эрроу-Маунтин [1] Arrow — стрела; Mountain — гора (англ.) .— Здесь и далее примеч. пер. поднималась над ними темным изумрудным ковром, сотканным из сосен, дубов, переплетенных кустарником. Вся эта масса, казалось, простиралась над их головами на целые мили.

Он снова завел «дьюзенберг».

— Мы почти вознаграждены за мучения,— тихо усмехнулся Эллери.— Я уже чувствую себя гораздо лучше. Ну, прийди в себя, инспектор. Это же колоссальное зрелище! Это же девственная природа!

— Слишком девственная на мой вкус.

Ночь внезапно окутала их. Эллери включил фары. Некоторое время они ехали молча, вглядываясь вперед: Эллери мечтательно, старый джентльмен — с раздражением. Какая-то странная дымка начала танцевать в лучах света, разрезающего дорогу перед ними.

— По-моему, пора бы уже нам приехать,— проворчал инспектор, моргая в темноте.— Дорога идет вниз. Правда ведь? Или это только мне так кажется?

— Да, мы уже некоторое время спускаемся. Становится теплее. Тебе не кажется? Далеко ли до Эскуэвы? Ты не помнишь, что нам сказал тот рабочий из гаража в Тюкесасе, который так смешно шепелявил?

— Пятьдесят миль. Тюкесас, Эскуэва. Черт бы побрал эти названия! Язык можно сломать.

— Нет в тебе романтики,— усмехнулся Эллери.— Неужели ты не чувствуешь красоты в старой индейской этимологии? Право же, смешно. Наши соотечественники, посещающие Европу, жалуются на иностранные названия: Львов, Прага (и почему, во имя неба, Прага?), Брест и даже старый добрый британский Харвич и Лейчестер. И все же они кажутся односложными...

— Гм,— пробурчал инспектор, продолжая моргать глазами.

— ...по сравнению с нашими Арканзасом, Оклахомой и черт знает какими еще названиями. И говорят о наследственности. Да, сэр, раскрашенные краснокожие заселяли холмы, расположенные с той стороны Долины, и эти горы, нависшие над нашими головами. Краснокожие в мокасинах и дубленых оленьих шкурах, с заплетенными в косички волосами, утыканными перьями индейки. Дым их сигнальных костров...