Юрий Корчевский - Фронтовик стреляет наповал

– Для начала две. Или псих, или сексуальный маньяк.

– Похоже. Грабеж и прочее отметается. Что у ребенка из пьющей семьи взять можно?

– Не торопись. Вора она увидеть могла, он ее как свидетеля убрал.

– Пустое. Что на кирпичном заводе брать? Да и не тронул бы вор ребенка. Чует мое сердце – ненормальный. Не было в районе раньше таких диких преступлений.

– Николай, не сбрасывай со счетов: после войны сколько фронтовиков вернулись. Контуженные, с больной психикой. Работу найти с инвалидностью сложно, вот и сорвался с катушек кто-то.

– Ты адвокат или опер? Значит, так, предстоит тебе работа дальняя, казенный дом. Иди в поликлинику, к психиатру. Выясни – кто из психов на учете состоит. Да не всех переписывай, кто буйный или приступы ярости были.

С большой неохотой Андрей в поликлинику пошел. Честно сказать – и психов, и психиатров побаивался, слухов разных много ходило. Психиатром оказался пожилой мужчина импозантной внешности. Андрей удостоверение сразу предъявил. Психиатр на стул указал.

– Что привело вас в наш бедлам?

Бедлам – общее прозвище психбольниц.

– Не подскажете, состоят ли у вас на учете буйные? Объясню. У нас в городе убийство произошло, необъяснимо жестокое. Ребенка изрезали ножом, почти четвертовали.

– Ужас какой! Сразу скажу – таких на свободе нет. Был один, в сорок четвертом его из армии комиссовали. Так он в Кащенко находится.

– Сбежать оттуда не мог?

– В жизни ничего невозможного нет. Но если бы случилось, меня бы известили.

– Как мне до больницы добраться?

– До Канатчиковой дачи? Так она на Загородном шоссе.

– Вы же о Кащенко говорили?

– Молодой человек, это одно и то же. Кащенко – название официальное, в честь бывшего главного врача. А Канатчикова дача – по местности, там сто лет назад купец жил, Канатчиков.

– Спасибо.

Андрей поднялся.

– Подождите. Все равно через Москву ехать. Так посетите психбольницу в Матросской Тишине. У них картотека обширная.

У Андрея тоскливо заныло под ложечкой. Но деваться некуда, версию надо отрабатывать. В две больницы сегодня не успеть, но на улицу Матросская Тишина вполне можно. Поторопился на электричку. До самой больницы, хоть почти в центре была, добрался только к двум часам дня. Сразу к начмеду направился, как называли заместителя главного врача по лечебной части, представился.

– Опишите повреждения трупа, – попросил начмед.

Андрей, как мог, рассказал.

– Ребенок, говорите? Да, это должен быть наш пациент, очень похоже. Но те, кто совершил нечто подобное, у нас за железной решеткой сидят по решению суда на принудительном лечении.

– Кого-то вы все-таки вылечили, и они на свободе живут.

– Молодой человек, такие маниакальные психозы до конца вылечить невозможно. Ремиссия, по-простому улучшение, может быть на год, два, пять, потом обязательно срыв.

– Жестко! И такой пациент снова может убивать?

– Увы.

– Я бы хотел получить список всех. И кто на излечении в больнице, и тех, кто отпущен. Они как-то наблюдаются?

– Психиатрами по месту жительства. Но вы же понимаете, к каждому врача не приставишь. Вам придется подождать часа два-три.

– Хорошо.

Андрей решил к тетке съездить, не болтаться же ему вокруг больницы? Пообедал домашним, поболтал немного. Остался бы на вечер, а время поджимает. В больнице ему вручили список из семи человек, пролеченных и выписанных. Вроде немного. Но если учесть, что они живут в разных концах области, а с транспортом худо, проверка может занять не один день.

Резонно решив, что ехать в Балашиху, утром снова в Москву, для посещения больницы имени Кащенко, будет пустой тратой времени, он вернулся к тетке. Та рада была, в последнее время, после перевода на новое место службы, в Балашиху, виделись они не часто, не каждую неделю. Андрей с грустью заметил, как быстро стареет и сдает тетка.

– Возвращался бы ты, Андрюша, сюда. За мной кто-то присмотреть должен, годы-то быстро летят. Комната тебе достанется. Не хоромы, конечно, но Москва. В Балашихе в общежитии ютишься, на всем казенном.

– Вернусь, баба Маня. Женюсь и вернусь.

– О, когда это будет! Я уж и не надеюсь.

Утром Андрей на Канатчикову дачу отправился. К удивлению своему, данные получил быстро и к обеду успел в райотдел вернуться.

Оба листка с фамилиями на стол Николаю положил.

– Фамилии и адреса буйных, за которыми расчлененка или тяжкие телесные повреждения числятся. По улучшению состояния здоровья из больницы выписаны.

– Тут от Каширы до Клина и Сергиева Посада!

– А кто сказал, что маньяк в нашем городе живет?

– Надо звонить в областное управление, выяснить – не было ли за последний год похожих преступлений в области.

Николай взялся за трубку.

– Межгород? Наберите мне номер…

Пока Николай говорил, Андрей обдумывал, что предпринять с проверкой психов. Самому ездить – недели не хватит. Можно попробовать позвонить в отделы уголовного розыска районов, где психи живут. Пусть проверят – на месте ли. Не выезжали с места жительства восьмого или девятого декабря? А если выезжали, то как выглядят? Его звонок подразумевал, что оперативники должны были лично выехать на место жительства, пациента посмотреть, с родственниками или соседями побеседовать. На все время нужно, оперативники же своей работой загружены выше головы.

Так и сделал, едва Николай телефон освободил. Час на звонки ушел. Николай ушел, потом вернулся.

– Судмедэксперт заключение передал. Тихонова Елизавета была убита ножом с шириной лезвия четыре сантиметра и длиной клинка не менее семнадцати сантиметров. На теле двадцать четыре колотые раны, из них три – проникающие в грудную клетку, смертельные. Следов сексуального насилия нет.

– Стало быть, сексуальный маньяк отпадает.

– Баба с возу, кобыле легче. Чем завтра думаешь заниматься?

– На телефоне сидеть. Обзвонил угро всех районов, где психи живут. Объяснил – срочно. Обещали завтра дать ответ.

– Понял. Есть хочешь?

– Не откажусь.

– Мне тут дальний родственник половину бараньей туши привез. Жена знатный шулюм сделала, угощу.

Николай жил в собственном доме, доставшемся от деда. Небольшой, деревянный, но уютный, с общежитием не сравнить. И запах с кухни восхитительный – мясной. Пока мыли руки, жена Николая, Шурочка, стол успела накрыть, только сели – шулюм разлила по тарелкам.

– Пока горячий, есть надо. А остынет – на губах салом оставаться будет, невкусно. Вы ешьте!

Можно было не говорить. Оба опера ложками застучали дружно.

– Шура, налей-ка нам по сто, для аппетита.

– У вас он и так отменный.

Но плеснула в рюмки из графина. Николай свою рюмку поднял.

– Чтоб всю преступность под корень извести!