Сергей Зверев - Умные сволочи

— Вы занимались бизнесом?

— Я зарабатывал деньги. Как мог. Брат мой Николай в этом не участвовал. Он учился в институте, подавал надежды. Меня же учеба нисколько не привлекала. Хоть мы и близнецы, но в этом…

— То есть вы оказались по разные стороны барьера?

— Я бы не говорил так: по разные стороны. Нет. Мы любили друг друга, отлично ладили, только… занимались каждый своим делом. Так вот. При одной сделке меня взяли. Незаконное предпринимательство, уклонение от налогов, валютные операции. Короче, впаяли срок, и я оказался в тюрьме.

— Николай знал, чем вы занимались?

— Я не рассказывал ему, но он понимал, что у меня дела, мягко говоря, не совсем законные — я ведь стал жить на широкую ногу. Он меня ни в чем не переубеждал, однако по его глазам я видел, что он не одобряет мой образ жизни. Но я уже был подхвачен течением. Вот только плыл недолго. Мне дали пять лет. Я просидел трешку, по амнистии был отпущен.

— И что дальше?

— Я попытался начать новую жизнь. Я подрабатывал то грузчиком, то еще где на подхвате, я пытался понять, куда двигаться дальше. Николай в это время работал в одном областном городе. Он уехал по распределению и остался там. О родителях своих я не хочу говорить — простые затюканные работяги, которым, скорее, нужна была наша помощь, чем можно было ожидать ее от них. Они уже умерли, но… Извините, я отвлекся. Так вот, я подрабатывал где мог. Брат находился в другом городе. И… Не знаю, как бы все сложилось. Вполне возможно, все было бы точно так же, как и сейчас, только я бы остался Сергеем, но…

— Что же?

— Неожиданно случилось несчастье. С братом. Он попал в аварию и… Он погиб. Родители едва не сошли с ума. Они и протянули после этого мало. Так вот… Мне пришлось ехать в этот областной город и забирать тело. Решено было похоронить его на родине. Короче, брата похоронили, а… Паспорт его остался у меня.

— То есть вы его не сдали? — уточнила Алина.

— Нет. Документ ведь мог потеряться даже при той аварии, правда? Кроме паспорта, у меня остался и диплом Николая. А фотография на документе, сами понимаете, — мы ведь были близнецами. Так что я вполне мог стать Николаем. И я им стал. Это лучше, чем тыкаться со справкой об освобождении из мест не столь отдаленных.

— И это вам помогло?

— Я устроился на работу в одну организацию. Вначале боялся: как-нибудь выяснится, что я не Николай, а его брат. Но нет. Никто ничего особенно не проверял. И я спокойно начал новую жизнь. А затем… Организация благополучно развалилась, вместо нее образовалась коммерческая фирма, которая со временем преобразовалась в крупнейшее акционерное предприятие. И я в этом процессе участвовал. Я уже мог быть самим собой — то есть Сергеем. Но я остался Николаем, не стал ничего менять. Тем более… Мы были близнецами, то есть в некотором роде он — это был я, а я — это был он. Так что мне казалось, что я не очень согрешил, когда взял себе имя брата… За столько лет ничего не открылось, и я даже начал считать, что поступил верно.

— Но вот открылось, — хмуро бросила Алина.

— Ну и что? Я не сделал никому ничего плохого. От того, что стал Николаем… От этого разве кто пострадал?

Он открыто смотрел на нее, как бы спрашивая, разве я чем-то вас обидел? Ну, назвался бы я Сергеем, и что?

Она подошла к окну, посмотрела во двор, затем оглянулась на продолжавшего сидеть Тишкова. Он ждал, что она скажет; ему хотелось знать, поняла ли она его и принимает ли объяснения.

Тишков ничего не сделал ей плохого. Это точно. И что с того, что он взял имя брата? Он хотел изменить свою судьбу, никому не причинив вреда. Вроде бы так.

И все же что-то тут было не так. Она вспомнила фотографию, на которой было замазано лицо одного из Тишковых, а другое — обведено кружком. Зачем он замазал лицо? Фотографию хранил как воспоминание о прошлом, а лицо замазал… Для чего? Чтобы не было лишних расспросов, если вдруг, например, жена увидит снимок? Нет. Бред. Сказал бы, что у него был брат. Разве Людмила бегала бы и выясняла, кто на самом деле умер столько лет назад? И зачем тогда второе лицо обводить кружком?

Но было кое-что еще, о чем она не преминула сказать:

— Хорошо. Я понимаю ваш поступок. Допустим. А как насчет вчерашнего?

— Чего вчерашнего? — на миг воспрянув духом, Тишков вновь как-то сник.

— Кто у вас вчера был? И что вы разглядывали за столом?

Тишков поднялся и с сочувствием посмотрел на Алину:

— Простите. По этому поводу я ничего пояснить не могу. У нас никого вчера вечером не было. Вы ошиблись. Переутомились…

Тишков двинулся к выходу, полагая, что ей необходимо после его признаний побыть одной.

— У меня, может, и не все в порядке с нервами, — сказала ему в спину она. — Но галлюцинациями я не страдаю.

— Вы нам понравились, Алина, — Тишков остановился. — Мне и Людмиле. Мы хотели бы, чтобы у нас завязалась крепкая дружба. И потому, что мы соседи, и… Ну почему мы не можем дружить?

— Вы пытаетесь уйти от проблемы?

— Я ничего не пытаюсь. Я признался, что присвоил имя брата, а в остальном… Мы с Людмилой вчера вернулись вдвоем. Зачем мне врать?

— Да, и вправду. Зачем? — она поймала его на слове.

Но Тишков понял это по-своему, что она с ним согласна — ему незачем врать по мелочам.

— Как вы намерены поступить? — поинтересовался он. — Относительно того, что я вам рассказал.

— А-а. Это… Никак.

— Я думаю, мы с вами сможем продолжить наше знакомство.

— Я бы рада, только…

— У меня никого вчера не было, — он продолжал твердо стоять на своем.

В чем все-таки дело? Что скрывает Тишков?

Он пришел, чтобы внести ясность. Кое-что действительно разъяснилось. Но и вопросы остались. И они-то заставляли относиться к Тишкову с максимальной осторожностью.

Тишков произнес еще несколько успокаивающих фраз, прежде чем покинул дом. А она с уходом гостя почувствовала себя жутко уставшей. В прошлую ночь она почти не спала, что давало о себе знать.

Алина легла на диван. К рагу, которое принес Тишков, она не притронулась. Не было сил, есть не хотелось.

А спать хотелось. Нестерпимо. И еще — жутко не хотелось ни о чем думать. Если только о сыне…

Заснула она очень быстро и крепко. А проснулась… от прикосновения ко лбу чего-то холодного.

— Привет.

Голос был уверенный. И уверенной была рука, сжимавшая пистолет, — пальцы не дрожали, ствол с силой давил на лоб, было даже больно.

— Который час? — она попыталась не показать, что взволнована или испугана, и одновременно оценить ситуацию.

— Уже утро, — любезно подсказали ей. — А у вас здоровый сон. И это притом, что у вас застрелили брата. Нехорошо как-то.

— А что было бы хорошо? — она даже не пыталась подняться с дивана.

— К примеру, если бы вы убивались с горя или искали причины трагедии.