Росс Томас - Если не сможешь быть умничкой

— Что мы пьем? — спросил Олтигбе.

— Виски с водой.

— Хорошо, — сказал он.

Когда официант принес наши напитки, Олтигбе поднял черный дипломат, который он принес с собой, и поставил на стул. Я решил до поры до времени не обращать на него внимания.

Мы чокнулись, сделали по глотку, после чего я спросил:

— А как вы познакомились с дочерью сенатора?

— С Каролиной? Встретились на вечеринке. Я тогда был вместе с некоторыми товарищами, мы очень много делали для облегчения страданий народа Биафры — вы ж помните Биафру, да?

— А я думал, что она теперь снова называется Западная Нигерия.

— Ну да. Каролина была активисткой движения в поддержку народа Биафры — то ли от своего колледжа, то ли от какого-то другого… В общем, те ребята пригласили ее, и вот так мы познакомились.

— И вы начали встречаться сразу после этого?

— Ну, немного больше, чем просто встречаться.

— Чудно-чудно, — сказал я. — Жить вместе.

Олтигбе кивнул.

— Ее очень впечатляло, что я сражался за народ Биафры.

— А вы сражались?

— А то! Я, знаете ли, Ибо. [6] Ибо — африканская народность (племя), населяющая современную Нигерию. Или уж, если на то пошло, наполовину Ибо. У всех Ибо потрясающе умные мозги.

— Я тоже слышал об этом.

— Конечно, я не так уж долго сражался. Ровно столько времени, сколько они мне платили. А они, надо признаться, очень даже неплохо платили, пока деньги были!

— Сколько?

— Тысячу в неделю. Долларов, разумеется.

— За что ж они столько выкладывали?

Олтигбе ухмыльнулся.

— Зарплата лейтенанта 82-го Воздушно-десантного. Полк, в котором я служил с 1963 по 1965. Слава богу, во Вьетнам не попал.

— А чем же вы жили потом, когда уже покинули ряды доблестной армии?

Олтигбе одарил меня широкой, белозубой ухмылкой.

— Женщины, женщины!.. Я ведь, знаете ли, довольно привлекательный малый.

— Угу.

— Нет, в самом деле. Знаете, одно время представляться ветераном Биафранской кампании было очень приятно! Люди наперебой приглашали меня пожить у них. Что здесь, что в Англии. Ну, знаете, это примерно так же, как в Испании быть ветераном Гражданской войны. Сам не заметишь, как превратишься в этакого профессионального «почетного гостя». Жаль только, что вечно на этом не продержишься. Люди ведь в какой-то момент просто забывают о причине твоей популярности. Все вроде идет отлично, а потом хозяева вдруг задумываются: «А, собственно, с какой стати мы все приглашаем этого парня?»

— И это однажды случилось с тобой?

Он кивнул.

— Та вечеринка, на которой мы встретились, была уже, можно сказать, на излете моей славы. Поэтому я к ней и переехал — примерно полгода назад. Она могла себе позволить меня, и у нас бывали очень славные денечки!

— А какие у тебя планы сейчас?

— Думаю на некоторое время вернуться в Лондон. У меня в Лондоне друзья.

— Но родился ты в Лос-Анджелесе, не так ли?

— Мой папа был студентом в UCLA. В 39-ом он был одним из немногих студентов из Нигерии, которых война застала в Штатах. Я родился в 1944. И мать свою никогда не знал.

— Она умерла?

— При родах, вы имеете в виду?

— Да.

— Нет, мне рассказывали, что она была здоровая девчонка. Я, знаете ли, отчасти ублюдок. Но американский ублюдок.

— А воспитывались вы в Англии.

— О, да. Отец отправил меня туда сразу после войны, как только наладился транспорт. В школу я пошел там. Школа так себе, но это была «паблик скул», если вы понимаете, что это значит.

— Думаю, да.

— А в 18 я получил гражданство Соединенных Штатов. Мог бы подождать, пока не исполнится 21, но я хотел быстрее приехать в Америку. Пойти в армию — это казалось самым легким путем. Посольство в Лондоне до сих пор иногда вспоминаю с содроганием.

— А теперь возвращаетесь обратно. В Лондон.

Олтигбе допил свой стакан до дна.

— При условии, что у меня что-то будет на кармане.

— Пять тысяч баксов.

— Чудно.

— Ну ладно. Что у вас есть на продажу?

Олтигбе оглядел бар. В нем тусовалась буквально горстка людей, и никто из них не обращал на нас ни малейшего внимания. Он открыл «дипломат» и достал маленький магнитофончик. Подключил к нему пластмассовый наушник и протянул его мне. Я вставил его себе в левое ухо.

— Это только пробный вариант, старина, но, уверяю, товар в высшей степени аутентичный и стоит каждого пенни из пяти тысяч. По правде говоря, если б у меня было…

Он остановился.

— Просто послушайте.

Он нажал клавишу. Сначала ничего не было слышно, затем раздался звук телефонного звонка — не сам по себе звук, а то, что вы слышите, когда сами звоните кому-нибудь. Он прозвенел четыре раза. Потом мужской голос на другом конце сказал «Алло!» Голос звучал знакомо. Так и должно было быть. Голос был мой.

«Мистер Лукас?» — голос Каролины Эймс.

«Да». Мой голос.

«Ваш номер дали мне в офисе Френка Сайза».

«Чем я могу помочь вам?»

Я послушал еще немного, пока не стало окончательно ясно, что на пленке полностью записан мой разговор с Каролиной Эймс. Я вынул наушник и отдал его Олтигбе. Олтигбе выключил магнитофон.

— Но тут нет ничего, что бы мне уже не было известно, — сказал я.

— Так, — сказал он. — Но вся информация, о которой она упоминала в разговоре с вами… У меня есть дубликаты.

— Не подлинники?

— Боюсь, нет. Только дубликаты. Копии магнитофонных записей и ксероксы.

— И вам известно, что это?

— Само собой разумеется, я знаю, что это, и я также знаю, что они стоят намного, намного больше, чем пять тысяч долларов.

— Тогда что ж так дешево?

— Мне не понравилось, как умерла Каролина. По тому, что я слышал… Это было ужасно. Ведь так?

— Да, — сказал я. — Это было ужасно.

— Она доверила этот материал мне ради собственной безопасности. Отдала его мне сразу после того, как позвонила вам. Она сама записала свой разговор с вами. Мы действительно были очень близки, правда.

— Что ты сделал со всем этим?

— С пленками и прочим?

— Да.

— Сложил вот в этот кейс и запер на дне моей машины.

— Когда ты в последний раз видел Каролину?

— Будет, командир, я ведь уже все рассказал полиции. У меня было приглашение на ланч в тот день, когда вы условились встретиться. Так что я оставил ее примерно в полдень. Тогда же я и видел ее в последний раз.

— Все ж одну вещь я не понимаю, — сказал я. — Ты очень хочешь продать эти материалы мне — или Сайзу — за пять тысяч, хотя сам же говоришь, что они стоят больше. Тут я что-то не схватываю.

— Вы хотите сказать, что я не похож на дурачка, который упустит возможность срубить бабки?

— Вот именно, — сказал я. — Ты — точно совсем не дурачок.

Олтигбе вздохнул.

— Наденьте наушник обратно.

Я сделал, как он сказал. Он снова запустил магнитофон, бобина начала крутиться. Некоторое время опять было тихо, потом мужской голос сказал «Алло». Это было похоже на голос Олтигбе.