Ли Чайлд - Этаж смерти

— Господи, — ахнул Финлей. — И это сделали мы?

— Это сделал ты, Финлей, — сказал я. — Это ты бросил горящую спичку.

Рассмеявшись, мы обнялись. Мы плясали, смеялись и хлопали друг друга по спине. Мы подбрасывали детей в воздух, обнимали и целовали их. Хаббл обнимал меня и хлопал по спине. Чарли обнимала и целовала меня. Я подхватил Роско на руки и целовал ее долго и страстно, не в силах остановиться. Она обхватила меня ногами за талию и обвила шею руками. Мы целовались так, будто нам суждено умереть, если мы оторвемся друг от друга. Наконец я медленно и осторожно поехал назад в город. Финлей и Роско на переднем сиденье вместе со мной. Четверо Хабблов втиснулись на заднее сиденье.

Как только сзади исчезло зарево горящих складов, впереди показались отблески горящего полицейского участка. Проезжая мимо, я немного сбавил скорость. Пожар разбушевался не на шутку. Здание должно сгореть дотла. Вокруг толпились сотни людей, глазеющих на огонь. Никто даже не пытался его потушить.

Я снова прибавил скорость, и мы пронеслись по притихшему городу. У памятника старику Каспару Тилу я свернул направо на Бекман-драйв. Объехал белую церковь. Проехал милю до ставшего таким знакомым белого почтового ящика у дома номер двадцать пять. Свернул с дороги и попетлял по дорожке. Задержался перед дверью дома ровно настолько, чтобы Хабблы успели выскочить из машины. Развернулся и снова начал петлять по дорожке. Выехал на Бекман-драйв и остановился.

— Финлей, на выход.

Ухмыльнувшись, он вышел из машины. Скрылся в ночи. Я пересек Главную улицу и подъехал к дому Роско. Остановился на обочине. Шатаясь, мы вошли в дом. Протащили по коридору шкаф и прислонили его к выбитой двери. Отгородились от окружающего мира.

У нас с Роско ничего не получилось. Сказать правду, и не могло ничего получиться. Этому мешало слишком много проблем. Наши отношения продолжались чуть больше суток, после чего все было кончено. Я снова оказался в пути.

В пять часов утра в воскресенье мы подперли шкафом выбитую дверь. Мы оба с ног валились от усталости, но в нас еще кипел адреналин. Поэтому мы не могли заснуть. Мы долго говорили. Чем больше мы говорили, тем хуже становилось.

Роско провела в плену почти двое с половиной суток. Обращались с ней прилично. По ее словам, к ней пальцем не притронулись. Она здорово испугалась, но ее просто заставили работать. В четверг Пикард посадил ее в свою машину. Я проводил их взглядом. Помахал рукой. Роско рассказала Пикарду о наших успехах. Проехав милю, он направил на нее пистолет. Разоружил ее, сковал наручниками и отвез на склад. Въехал на машине прямо в ангар, и Роско сразу же заставили работать вместе с Чарли Хаббл. Все то время, что я сидел под развилкой и наблюдал за складом, обе женщины трудились в поте лица. Это Роско разгружала тот красный грузовик, на котором приехал мальчишка Клинер. А я затем следил за этим грузовиком почти до самого Мемфиса, а потом недоумевал, почему он оказался пустым.

Чарли Хаббл проработала на складе пять с половиной суток. С вечера понедельника. К тому времени Клинер начал паниковать. Береговая охрана свернула операцию слишком быстро. Он понимал, что придется работать очень быстро, чтобы избавиться от запасов. Поэтому Пикард отвез Хабблов прямо на склад. Клинер заставил заложников работать. Им давали поспать лишь несколько часов ночью, на груде денег, прикованными наручниками к основанию стальной лестницы.

Когда в субботу утром сын Клинера и двое охранников не вернулись на склад, старик совсем обезумел. Теперь у него вообще не осталось рабочих рук. Поэтому он заставил заложников работать круглосуточно. В субботу ночью они совсем не спали. Занимались сизифовым трудом, пытаясь набить гору денег в коробки. Но отставание только увеличивалось. С каждым новым грузовиком, вываливавшим свое содержимое на пол склада, Клинер заводился все больше и больше.

Так что Роско почти три дня пробыла рабыней. Три долгих дня, полных страха и унижений. В этом был виноват я. Я так и сказал ей. Но, чем больше я ее убеждал, тем больше она призывала меня не винить себя. Я говорил, что во всем виноват я. Она отвечала, что я ни в чем не виноват. Я просил у нее прощения. Она говорила, что моей вины нет.

Мы слушали друг друга. Принимая то, что говорил другой. Но я все же был уверен в том, что в случившемся виноват я один. Я не был убежден на сто процентов, что Роско не считает так же. Что бы она ни говорила. Мы не поругались. Но это стало первым смутным намеком на то, что в наших отношениях не все гладко.

Мы помылись вдвоем в крохотном душе. Провели там почти целый час. Смывая запах денег, пота и огня. И разговаривая. Я рассказал Роско о том, что произошло в ночь с пятницы на субботу. О засаде под проливным дождем у дома Хаббла. Я рассказал ей все. О сумках с ножами, молотком и гвоздями. О том, что я убил пятерых. Я думал, Роско будет рада.

Это стало второй проблемой. Вроде бы незаметной. Мы стояли под струями горячей воды. Я услышал что-то в голосе Роско. Едва заметную дрожь. Не шок неодобрения. Просто намек на вопрос. А может быть, я перестарался. Я услышал это в ее голосе.

Мне почему-то казалось, что я совершил это ради нее и Джо. Не потому, что мне этого хотелось. Джо занимался этим делом, а она здесь жила. Это был ее город, ее люди. Я совершил это потому, что видел Роско заливающейся слезами, рыдающей так, будто у нее разрывалось сердце. Я совершил это ради Джо и Молли. В тот момент мне не нужно было больше никаких оправданий. Я все для себя оправдал.

Сначала это вовсе не казалось проблемой. Душ снял с нас напряжение. Вернул жизненные силы. Мы легли в кровать. Не стали закрывать шторы. День выдался восхитительный. На ярко-голубом небе сияло солнце, воздух казался чистым и свежим. Все было так, как должно было быть. Каким должен быть новый день.

Мы слились в объятиях любви — с огромной нежностью, с огромной энергией, с огромной радостью. Если бы в тот момент мне кто-то сказал, что ровно через день я снова буду в пути, я бы посчитал этого человека сумасшедшим. Я заверял себя, что никаких проблем нет. Что я их выдумал. А если и есть какие-то проблемы, то их можно объяснить последствиями стресса, прилива адреналина, усталостью, тем, что Роско побывала в заложниках. И восприняла это так, как воспринимает плен большинство заложников. Испытывающих что-то вроде ревности в отношении тех, кто не был заложниками вместе с ними. Что-то вроде осуждения. А может быть, все дело было в первую очередь в чувстве вины, которое испытывал я. Да мало ли в чем. Я заснул в уверенности, что мы проснемся счастливыми, и я останусь здесь навсегда.

Мы действительно проснулись счастливыми. Мы проспали далеко за полдень. Затем мы провели пару восхитительных часов под косыми лучами клонящегося к горизонту солнца, падающими в окно, целуясь и хохоча. Опять позанимались любовью. Нас подпитывала радость по поводу того, что мы живы, находимся в безопасности и вместе. Такого секса мы еще не знали. Как выяснилось, он оказался у нас последним. Тогда мы об этом еще не догадывались.