Виктор Каннинг - Рука-хлыст

Бэлди и я, мы оба играем уже слишком долго. Наплюй на него и отпусти меня. Большой парень ничего не потеряет".

Это было написано на одном листке. На втором несколько строк, очевидно, Лансинг воспользовался тем коротким промежутком времени, когда ждал меня.

«К., сообщи этому ублюдку, который, как епископ, говорит: человека надолго может хватить. Большой парень заметит отсутствие слайда, и из меня выпустят кишки».

Эта записка была написана для меня, и я представил себе его состояние. Человек ходил по краю пропасти, а в этот самый момент Сатклифф, наверное, сытно обедал где-нибудь в Лондоне и громко крякал, восхищаясь вином.

Я сложил все обратно в пакетик и положил в чемодан. Затем спустился на террасу возле озера и уселся с выпивкой, ожидая, что ко мне присоединится Веритэ. Был спокойный, умиротворяющий вечер. Над озером нависла низкая дымка, и очертания горной гряды терялись га фоне черного, усыпанного звездами неба, которое убаюкивало ленивую, уставшую луну. Я думал о герре Шпигеле, который лежал в кустах, холодный и окоченевший, и о фрау Шпигель, которая отправилась в Бабино Поле. Прежде чем что-то выяснится, пройдет какое-то время, а к этому моменту Веритэ и я уже уедем из Югославии. Я не опасался, что проблемы возникнут слишком скоро. Кэтрин была где-то далеко на «Комире», у нас с ней был контракт, и этот контракт, как я надеялся, не прервется столь быстро, как тот, который я заключил со Шпигелем.

Веритэ не спустилась к обеду. Она послала мне записку, чтобы я обедал один. Я заказал омлет, половинку омара, полбутылки вина, а затем школьные учительницы, сидевшие за соседним столом, настояли на том, чтобы я выпил кофе вместе с ними, и все спрашивали, не заболела ли моя невеста. Я сказал: «Нет, она просто устала».

В десять моторная лодка перевезла нас на дальний берег острова, а оттуда мы доехали на автобусе до Полача. Кроме нас из отеля уезжали еще человек шесть. В Полаче работник отеля, который ехал с нами на автобусе, показал нам наш домик.

Мы поднялись вверх по каменным ступеням к расположенному на склоне холма, прямо над причалом, маленькому домику. Администратор представил нас хозяйке и отбыл.

Женщина провела нас через идеально чистую гостиную, уставленную отличной лакированной мебелью, в большую спальню. Здесь нашему взору предстал еще один новый мебельный гарнитур — широкая кровать, платяной шкаф, который, точно отполированный утес, терялся во мраке высокого потолка, и два стула, покрытые для сохранности матерчатыми чехлами. Занавесок на окнах не оказалось, но стекла были прикрыты коричневой бумагой, пришпиленной скрепками. Напротив окна располагался желтый умывальник с кувшином и светильник.

Вскоре выяснилось, что это единственная свободная спальня в доме и что администрация отеля допустила ошибку, решив, что мы муж и жена. Я попытался втолковать это хозяйке. Она же никак меня не понимала, думая, что мы недовольны царапинкой или пятнышком на мебели. В конце концов, мне пришлось принести ей извинения.

Веритэ, которая не произнесла ни слова с тех пор, как мы уехали из отеля, сказала:

— Это все не важно. Нам предстоит пробыть здесь всего несколько часов, и мы ведь можем не раздеваться, верно?

— Да. Я улягусь на полу.

Она покачала головой:

— В кровати хватит места для двоих. — Потом направилась к кровати, сняла пиджак, туфли и легла.

Я подошел к умывальнику, на котором стояла масляная лампа, и загасил ее.

Затем плюхнулся на кровать, и так мы лежали, отделенные футами двумя нейтральной территории.

— Если я начну храпеть, просто толкните меня и скажите «тихо».

Веритэ ничего не ответила. Через пять минут я заснул.

Не знаю, сколько времени прошло до того момента, как я проснулся. Поначалу я решил, что меня разбудило шуршание коричневой бумаги на окнах. Одно из окон было слегка приоткрыто, и ночной сквозняк выбивал тихую дробь, играя бумагой.

Затем раздался шум с другой стороны кровати, и я понял, что это Веритэ разбудила меня. Она издала звук — нечто среднее между рыданием и вздохом, — и мне показалось, что она лежит там, в темноте, и в одиночку с чем-то борется. И когда звук раздался снова, я, ни на минуту не задумавшись, взял ее за руку:

— Что случилось?

Она не ответила, но ее пальцы сжали мою руку так сильно, словно физический контакт с другим человеком было единственным, в чем она отчаянно сейчас нуждалась.

— Не думайте о Шпигеле.

— Дело не в Шпигеле.

Я чувствовал, что она заставляет себя говорить спокойно.

— Тогда в чем? Если хотите, расскажите.

— Не знаю.

Мне показалось, что я протянул ей руку, ей, стоящей на другой стороне пропасти одиночества.

— Иногда бывает лучше сказать, мне кажется. Может быть, вы никогда ничего никому не рассказывали.

— Этот пистолет. Выстрел, и я увидела его там. Все снова приходит. Очень давно я дала себе слово, что никогда не позволю этому вернуться снова. Но оно вернулось...

— Вы любили его?

— Да. О Господи, да. Но в этом никогда не было ничего хорошего. Нет, нет, это не так. Иногда это было хорошо. Иногда я обманывала себя, говорила, что все хорошо и будет так дальше.

Но это было не так. Нет ничего ужаснее — ненавидеть и любить одновременно. Иногда я вообще не знала, какие чувства испытываю. Он привел в дом другую женщину, и она оставалась там.

— Вам не нужно было рассказывать мне об этом. Я все про вас знаю.

— Вы были хорошим, добрым. Может быть, только это. Когда мне встречаются такие люди, все возвращается. И сегодня внезапный звук выстрела. — Она повернулась и вдруг повысила голос, который эхом отразился от стен комнаты:

— Я хочу забыть. Я не хочу больше быть одинокой. О Господи, почему это не уйдет, не оставит меня?

Может быть, она придвинулась ко мне, а может, я к ней, а может, просто земля накренилась в сострадании, но Веритэ оказалась в моих объятиях и прижалась ко мне. Я мягко поцеловал ее в бровь, а потом она поцеловала меня, и я знал, что мы не «целовались», как это принято говорить. Ее тело прижималось к моему и дрожало в страстном желании обрести спокойствие и теплоту. Я крепко обнимал ее и нежно говорил с ней, целовал, ругал прошлое, желая, чтобы оно оставило ее, и в то же время зная, что говорить лживые слова утешения легко, но не нужно; Так я относился ко всему этому, и я знал, что, когда наступит утро, она будет думать точно так же. Это была ночь для призраков, ночь для отпущения всех грехов. Я обнимал Веритэ и разговаривал с ней, и постепенно она перестала дрожать, успокоилась, и я почувствовал на своей щеке ее слезы. Я обнимал ее до тех пор, пока она не уснула.

Мы были в Дубровнике примерно в половине восьмого утра.

На такси перевалили через холм и спустились вниз, к Порто-Плоче, где кончались трамвайные линии и располагался офис турагентства «Атлант». Веритэ пошла заказывать билеты на самолет, а сам я отправился в город, сказав, что хочу побриться и, может быть, поесть напоследок устриц. Я обещал встретиться с ней в час в «Градска кафе», чтобы выпить там кофе.