Кирилл Шелестов - Пасьянс на красной масти

Перехватив инициативу, Ломовой перешел в наступление. Он сумел купить верхушку местной милиции, в целом лояльно относившейся к тому, что бандиты выполняют ее работу, истребляя друг друга. Ваню исключили из списка особо опасных преступников, находящихся в розыске, что позволяло ему открыто появляться в городе и лично давить на бандитское сознание. Ильич же под угрозой убийства или тюрьмы вынужден был проявлять осторожность и постоянно прятаться. За обоими главарями шла беспрерывная смертельная охота.

На фоне уличных взрывов, беспорядочной стрельбы и завывания милицейских сирен в Нижне-Уральске месяц назад начались выборы главы города. Могущественная администрация автомобильного завода была на стороне действующего мэра Анатолия Силкина, доказавшего в прежний срок свою покорность. Ильич, не успевший обзавестить собственным кандидатом, в политический процесс не вмешивался.

Зато Ломовой участвовал в нем активно, причем на пару с Хасановым, который владел интересующими нас акциями. Хасанов был главным финансовым источником враждебных Ильичу банд. Через его фирмы осуществлялась торговля автомобилями, которые отгружали с завода бригады Ломового.

Хасанов и Ломовой готовились к захвату города и поставили на Рукавишникова, который был депутатом губернской думы от Нижне-Уральска. Видеть Рукавишникова мэром хотел и губернатор. Его бесила независимость заводской администрации. Но поскольку вмешаться открыто он не мог, как бы ему ни хотелось, да и помогать своим ставленникам он привык чужими руками, то он обратился с соответствующей просьбой к Храповицкому.

Пренебречь указанием губернатора было бы не корректно, но бороться за чьи-то интересы без всякой для себя выгоды мы не собирались. И Храповицкий, в свою очередь, поручил мне встретиться с Хасановым и провести с ним вежливые, но ни к чему не обязывающие переговоры.

Поэтому свои сегодняшние встречи мне предстояло начать с Хасанова, о чем я заранее и договорился с ним по телефону.

Главный офис Хасанова располагался на окраине, на стадионе, который он по бросовой цене купил у города, пообещав вкладывать деньги в развитие массового спорта. Не знаю, где после этого развивался спорт и занимались ли им нижнеуральские массы. Но на стадионе отныне проводилось лишь одно состязание — в розничной торговле.

Большая часть административных помещений сдавалась теперь Хасановым в аренду под коммерческие ларьки, продававшие все подряд: от сигарет и поддельного коньяка до пестрого копеечного тряпья с фальшивыми этикетками известных дизайнеровских фирм. Стадион превратился в дешевый рынок, и, несмотря на его отдаленность от центра, здесь всегда крутилось довольно много народу.

Стоянки для машин перед стадионом не было, и автомобили у входа бросали как попало. Тут же валялись груды мусора: раздавленные помидоры, кожура от бананов, пустые бутылки и мятые бумажные пакеты, плавающие в зловонных лужах. Оборванные и чумазые цыганята попрошайничали поблизости, приставая к прохожим.

Сам Хасанов, брезгуя своим доходным детищем, занимал два этажа в дальнем крыле с отдельным входом.

Запущенные грязные коридоры и обшарпанная лестница явно нуждались в ремонте. Зато, попадая на второй этаж в приемную Хасанова, вы сразу получали представление о размахе хозяина. Приемная была огромной, с паркетным полом, широкими кожаными диванами темно-коричневого цвета глубокими креслами и двумя низкими столами. На столах небрежно лежали цветные журналы, невзначай раскрытые на статьях, повествующих о разнообразной деятельности Хасанова на поприще бизнеса и благотворительности, обильно сдобренные его фотографиями. На большинстве фотографий он был с телефоном. Этот ракурс наши лишенные фантазии фотографы обычно выбирают, когда хотят придать объекту важности.

Жеманная секретарша, с лопавшейся на пышной груди блузкой, сидела за полукруглым столом, заставленным всевозможной компьютерной техникой. Она осведомилась о моей фамилии и должности. Однако, записав и то и другое в блокнот, с места не сдвинулась, как будто интерес к моей персоне диктовался ее природным любопытством, а не необходимостью докладывать о моем прибытии начальнику.

Кроме меня в приемной уже терпеливо дожидалось несколько человек, судя по озабоченным лицам и папкам в руках, коммерсанты или подчиненные.

Расположившись на диване, я обратил внимание на сдвинутые в угол коробки, перевязанные праздничными ленточками, сваленные в груду картины в рамах и несколько корзин с цветами. Видимо, Хасанов сегодня принимал подарки по случаю какого-то торжества.

Телефон на столе секретарши зазвонил, она сняла трубку, два раза пропела «да, конечно, Федор Завидович», после чего небрежно кивнула мне на дверь, оставив коммерсантов томиться дальше. Они посмотрели на меня с завистью и уважением.

Я вошел в просторный и мрачноватый хасановский кабинет, с черной кожаной мебелью и черными шкафами, стены которого были обшиты деревянными лакированными панелями темного цвета. Особый колорит кабинету придавал стоявший на видном месте расписной кальян и висевшие на окнах занавески с пестрым азиатским орнаментом. Всю центральную часть кабинета занимал длинный стол для совещаний, сейчас нарядно уставленный открытыми бутылками, закусками и конфетами.

Хасанов поднялся из-за своего стола и, раскрыв объятия, с улыбкой засеменил мне навстречу. Он был маленький, юркий, черноволосый, с высоким лбом и живыми умными глазами, блестевшими под массивными очками в золотой оправе. Ни в его внешности, ни в стиле его кабинета не было ничего запоминающегося, если не считать кальяна и нелепых занавесок. Для его масштаба такая невыразительность выглядела странной. Обычно люди, добившиеся успеха, несут отпечаток несхожести с толпой.

— Дорогой друг, — затянул он характерным высоким татарским речитативом. — Как здоровье? Как здоровье Храповицкого?

Я видел его второй раз в жизни, и не был ему дорогим другом. Как, впрочем, и он мне. И, полагаю, меньше, чем здоровье Храповицкого, его интересовало разве что мое здоровье. Просто мы с Храповицким принадлежали к структуре, которая качала нефть, превращая ее в деньги. А он, как и все остальные, хотел качать их из нас.

— Выпьем за приезд? — продолжал он, обнимая меня за плечи и подводя к накрытому столу. Мне показалось, он уже был навеселе.

Фигура его имела нечто женоподобное. Плечи были узкими и покатыми, а бедра — слишком широкими, что подчеркивалось свободными брюками, зауженными книзу. Здороваясь, он энергично встряхивал руку, но ладонь у него была мягкой и влажной. Часы, как и все остальное в нем, были в тусклом новорусском стандарте: скучный «Патек Филипп» на золотом браслете.