Джереми Камерон - Чисто случайно

Миссис Шиллингфорд закудахтала так, что показалось, сейчас описается. «Вот-вот, — говорит, — нам надо поговорить, немножко поговорить, серьезно поговорить. Вот так так, Ники, я еще не слыхала, чтоб с тобой кто-нибудь так разговаривал. Ну, дела!»

Я подхихикнул, пришлось. Вышел, взял напрокат кассету, вернулся и взял тайм-аут часа на два — на три. А они все еще балабонили по-своему, по-женски — сперва про обувку, потом про внуков, потом про секс, потом про готовку — вечно одно и то же. И даже голос не сорвали, не охрипли даже. Пленка кончилась, я отрубился, уснул, а проснулся от свиста чайника, когда Норин договаривалась о новом визите в следующую субботу. Она даже не упомянула, со мной придет или одна, но договаривалась так, будто одна.

Потом все разом стало очень плохо.

В воскресенье вечером я смотрел видик, и тут зазвонил телефон.

— Беркетт?

Это что еще на хрен за «Беркетт»?

— А кто же я, по-твоему, коли ты звонишь ко мне в квартиру? — отвечаю ему.

— У меня для тебя новости. Ты и твои дружки действуете кое-кому на нервы. — Мрачный голос, мрачные новости.

— Серьезно? — спрашиваю. — Вообще-то, я сейчас сижу у себя дома и телик смотрю, никого не трогаю.

— Вас уже предупреждали, но вы не обратили на это внимания. Ты ездил в Уондсворт проведать своего дружка. Хотите побаловаться коммерцией, так?

— Ну, съели по «Марсу», ну и что? У тебя все?

— Навести теперь свою подружку.

И Голос исчез.

И, конечно, как назло, номер не определился.

Я сел и вырубил видео. Кто это — моя подружка?

Норин?

Я выскочил за дверь и бросился бежать. На бегу набрал номер телефона. Подружка — может, они имеют в виду Келли? Хоть дело прошлое, но у нас ведь с ней ребенок. Я бежал к Хоу-стрит — поймать такси, и тут дозвонился до Келли.

— Келли, — спрашиваю на бегу, — как вы с малышом — нормально?

— Конечно, Ники, что за шутки, почему ты пыхтишь, ты что, пьян?

— Там кроме тебя кто-нибудь есть?

— Барри и Дэнни, кто же еще.

— Сиди дома, жди моего звонка. Дверь никому не открывай, от окон тоже держись подальше, поняла?

— Поняла, поняла. Ники, что происходит?

— Понятия не имею, только мне сейчас звонил какой-то козел. Слушай, если что-нибудь произойдет, немедленно звони 999. Поняла?

— Поняла, Ники, поняла.

— Вот и хорошо.

Я прервал связь.

Потом позвонил домой к Норин.

Нет ответа.

Звоню еще раз — вдруг неправильно набрал. Никто не берет трубку, и автоответчика у них нет.

Схватил такси. Звоню Рики Хэрлоку на мобильный. Он ответил.

— Что? — спрашивает.

— Рики, это я. С Норин все в порядке?

— В чем дело?

— Рики, мне тут позвонили и сказали: навести свою подружку. Как у нее дела?

— Ники, мы в Виппс-Кроссе.

— Нет!

— Приезжай, Ники, все сам увидишь.

— Рики, что случилось? Рики, что с ней?

— Ее порезали.

— Через десять минут, Рики.

Меня всего трясло.

На такси доехал до Виппс-Кросса и бегом внутрь. Кто там был у входа — никого не видел. Подбегаю к регистраторше, спрашиваю. И тут меня трогают за воротник.

— Отвали, мать твою, а ну говори, что здесь происходит. — Это не больше, не меньше — Ти-Ти гребаный, сержант Холдсуорт, взял, надо понимать, сверхурочные — никогда не видал, чтобы ДУР по воскресеньям вечером работал. — Только быстро, мужик, детали потом. — Желудок у меня ходуном ходит, от страха.

— Погоди, Ники, послушай, что я скажу. С ней все будет в порядке. Кто-то ее схватил и порезал ей щеку. Иди в сторонку, посиди, успокойся, потом пойдешь к ней. Ей сейчас как раз швы накладывают. Все ее родные здесь.

Мы отошли в сторонку. Я сел, а сам все трясусь. Надо мне успокоиться. Только глаз от него никак не могу отвести.

Говорю ему:

— Что ты-то здесь делаешь, придурок?

— Врач дал знать в участок. Там знали, что у меня свой интерес.

— Свой интерес насчет Норин? Ах ты ублюдок, мразь, ах ты…

— Перестань, Ники. Ей ведь этим не поможешь. Мой интерес был следить, чтобы с ней ничего не случилось, и именно из-за тебя, ты уж извини, конечно. Ее брат передал мне, что ты ему сказал по телефону, так что мы с тобой потом потолкуем, посмотрим, что можно из этого вывести. А сейчас ты немножко успокоишься, навестишь свою девушку и постараешься ее не огорчать, так я говорю?

Вот ублюдок. В коридоре увидел мать и отца Норин, и с ними Рики. Мы с ними были знакомы черт знает сколько лет, еще когда мы с Рики учились в одном классе. Его отец по воскресеньям иногда водил нас на футбол. А теперь из-за меня порезали их дочь.

Они сидели там и молча смотрели на меня.

Потом ее отец поднялся и медленно подошел ко мне.

— Ничего не говори, Ники, не надо. Мы знаем, что ты тут не виноват; Рики нам сказал. Мы знаем, что ты не стал бы делать ничего, что причинило бы боль Норин. Будет лучше, если мы пока не будем ничего говорить друг другу.

Ее мать плакала. Я подошел к ней, и она меня обняла. Сдохнуть мне, если я знал, что до этого дойдет.

Из-за ширмы вышла медсестра.

— Пожалуйста, подождите минуты две, потом можете зайти. Только успокойтесь, успокойтесь, не надо плакать, а то вы и ее тоже расстроите.

Через две минуты мы зашли за ширму.

Норин сидела на стуле. Она ссутулилась, побледнела и была похожа на птичку.

Когда мы вошли, она подняла голову.

— Семнадцать швов, — сказала она.

Он начинался оттуда, где растут волосы, между ухом и глазом, и спускался по щеке к самой шее. Узкий шрам. Нож фирмы «Стэнли». Потом я узнал, что ее держали и велели не дергаться, а то будет хуже. Они подстерегли ее на улице, недалеко от дома — она шла из гостей.

Она сидела на стуле, потом встала, подошла к матери. Потом к отцу. Потом к Рики. Ко мне она подошла последнему и обняла.

— Норин…

— Не говори ничего, Ники, зачем. Я и так знаю, что ты здесь ни при чем. Не знаю, что это было, но точно знаю, что ты тут ни при чем.

Я тоже кое-что знал точно. Я его достану.

Я слышал этот Голос, и рано или поздно я с ним разделаюсь.

— Они говорят, видно почти не будет, — сказала Норин.

Потом, в среду, Дин Лонгмор повез меня в Гатвик. Это, типа, аэропорт.

У Дина все тело болело, но шрам от шеи до пупа заживал потихоньку.

Я тоже мучился. Внутри все кипело. Дико хотелось кого-нибудь порешить.

Норин понимала — я должен ехать. Билет купил — значит, должен ехать, к тому же не навсегда ведь. Я ехать не хотел, хотел остаться и кого-нибудь порешить. Я думал о ней постоянно, каждую треклятую минуту. Но ехать надо — никуда не денешься. А думаю всю дорогу о ней. И ненавижу — ненавижу кого-то, вот только не знаю, кого.

По всему выходит, я дезертир.

Промчались по Майл-Энд-роуд, мимо Тауэра, потом по Брикстону.

— Дин, — говорю ему, — у тебя чего, в самом деле проблема, старичок?