Джереми Камерон - Чисто случайно

— Значит, полфунта гашиша.

— Да, парень. Подзаработаешь. Хорошие деньги.

— Бабки.

— Хорошие бабки.

— Катись-ка ты, — говорю. — Катись куда подальше, коппер поганый.

— Коппер? Да ты что, старик. Я правду говорю. Я тебе сейчас покажу.

— И не думай даже, ты, пижон. Что я тебе, Санта-Клаус? С каких это пор такие дела делаются перед самым аэропортом? Для этого есть город, неужто не понятно, что здесь всюду понатыканы камеры? И что тебе на самом деле от меня надо? Где меня возьмут — здесь или в Гатвике? Шепнешь кому надо и получишь откат с таможни? И все будет чики-чики? Двадцать фунтов гашиша или малость кокса в маленьком чемоданчике, где они будут искать в первую очередь? Лучше уйди с глаз моих, ей-богу, чувак, не можешь — не берись, а то с тобой как раз в тюрягу угодишь.

Я даже расстроился. Какой же я стал правильный.

Правда, и знать наверняка нельзя, дело он предлагает или подставу готовит. Я пошел в аэропорт, а там прямиком в туалет и всего себя обшарил. Знаю наверняка только, что в задницу он ничего не успел мне сунуть, а туда они в первую очередь и заглядывают. Вот насчет карманов — это вопрос, их я как следует проверил. Вроде ничего.

Подхожу туда, где паспорта смотрят. Легавый носом поводит.

— Мм, кофе везете?

— Кофе везу.

Прошел через металлоискатель. На кофе он не среагировал.

— Добрый день, — говорит парень у «рамочки», — мм, кофе везете?

— Везу.

— Счастливого пути, — говорит.

Прохожу в самолет. Мимо идет пилот, говорит: «Мм, пахнет кофе».

После обеда у них здесь только и мыслей, что про кофе.

И вот эта птичка снова оторвалась от земли, и я у нее в кишках. Из Уолтемстоу никого не было, когда грузились, я во все глаза смотрел. Народу — до фига, но наших ковбоев из Уолтемстоу не видать.

Впереди масса времени. Вылетаешь вечером, летишь десять часов, а когда приземляешься в Гатвике, выходит, что летел все пятнадцать. Волноваться смысла не было: сумел прилететь, сумею и вернуться. Многие дрыхнут весь перелет. Но я-то точно знал: если я перестану концентрироваться, пилот нырнет в море-океан, и мы превратимся в субмарину. Нет уж, спать я не буду. Зато живым до дома доберусь.

В Гатвике решил не утруждать ребят из красного коридора: подумаешь, пара фунтов кофе. Кофе, насколько я знал, ввозить не запрещалось. Кроме кофе была у меня только одна бутылка рома, так что пошел через зеленый. «Мм, как пахнет кофе», — говорит легавый. Я типа смутился малость, чтоб им приятное сделать. Кивнули; прошел.

Сел на обычную электричку до Лондона. Скорая стоит столько же, сколько билет до Ямайки. Кому-то, может, оно и надо, чтоб три разные компании пассажиров из Гатвика возили, но только не мне. Я сел на дешевую, вместе со всеми, кто после электрички на «трубе» поедет.

— Это не кофейком ли пахнет? — спрашивает какой-то чувак в пиджачке; он рядом сидел.

— Не знаю, чувак, а ты что, кофе учуял? — говорю ему.

— Мм.

Я прикинул, что привез кофе где-то на полтыщи фунтов. Нормально.

Когда до дому добрался, первым делом сделал себе чаю. Чай у них за границей никуда не годный.

Хорошо снова быть дома. Хорошо вернуться к себе в Уолтемстоу. Все понимают, чего ты говоришь, в любое время дня и ночи тут тебе и пинта пивка, и ганжа, и пирожки ямайские. На Ямайке ганжу нигде, кроме аэропорта, и не продают. А пирожки там все с козлятиной.

Все-таки, скажу я вам, на Ямайке пожарче будет. И колибри там дофига, не то, что в Уолтемстоу, и джунгли. Зато в Уолтемстоу есть Ллойд-Парк, а там утки.

Я был рад, что вернулся, понимаете, о чем я?

В квартире у меня вовсю херачило отопление. Не иначе Шэрон заходила, у других-то ни у кого ключей нет, даже у Норин. Молодчина она, наша Шэрон. В холодильнике молоко, буханка хлеба и масло. Сделал в шесть этажей тост, густо маслом намазал. Выпил четыре чашки взаправдашнего чаю. Пошел спать.

Проснулся часа через два — не то мутит с дороги, не то разбитый весь. Прошелся по квартире — ну да, так и есть, качает. Надо бы взбодриться. Кофе по всей квартире навалено, да только все в зернах — какой с него прок. Нашел за холодильником пару «эксиков» — должно помочь.

Звоню Джорджу. Застал дома.

— Джордж, — говорю, — приятель, как твои синяки поживают?

— Господи, — говорит, — я ведь поменял номер. Откуда он у тебя?

Пробую еще раз.

— Джордж, — говорю, — приятель, как твои синяки поживают?

— Более-менее, — отвечает, — надеюсь на следующей неделе на работу выйти. А как твои перебитые пальцы? Ты у мамаши под крылышком поправлялся?

— Нет, Джордж, — говорю, — я сгонял на Ямайку.

— На Ямайку?!

— Ага. Поправлялся, как ты говоришь; думаю, должно помочь: солнышко там и все прочее, и тебе советую. Да я вот только вернулся.

— Ах ты стервец вороватый!

— Что-то ты не очень меня привечаешь, Джордж. Хорошо бы тебе стать поласковее.

— И билет, небось, в оба конца взял на выходное пособие? Или социалка оплатила?

— Если уж тебе так интересно, истратил все сбережения.

— Сбережения у него! Когда я тебя в следующий раз штрафовать буду, чтоб ты мне все эти свои сбережения выдал, а то даже разговаривать не стану, пойдешь у меня под суд, как миленький.

— Я перевоспитался, Джордж. И уже оплатил свой долг перед обществом; слыхал про такое?

— Я скорее поверю, что слоны летают.

— Ладно, Джордж, очень приятно с тобой трепаться, только ведь я звоню типа по делу.

— Ладно, Ники, подожди минутку, пока я успокоюсь.

Положил трубку рядом с телефоном, пошел, налил себе чашку чаю и вернулся. И все за мой счет, пока у меня денежки капали.

— Ну, так что ты хочешь?

— Джордж, я узнал, почему нас тогда поколотили, слышишь, что я говорю?

— Ники… Ники, если у тебя есть информация, обратись в чингфордский ДУР и поговори с Ти-Ти, только не по телефону, слышишь ты меня?

— Ты хочешь сказать, ублюдки-легавые поставили меня на прослушку?

— Сейчас есть разные способы, Ники, и люди есть разные. Лично я в это дело впутываться не хочу. Я и так уже впутался, и чем все закончилось?

— Нам надо поговорить, Джордж.

— Обращайся к Ти-Ти. Послушай, что он скажет.

— Джордж, мне не по нутру этот засранец. Он из долбаной уголовки, слышишь ты меня?

— Я тоже из полиции. Если хочешь говорить с полицией, сделай это по правилам.

Бог ты мой. Дыхнуть нельзя стало, везде эти долбаные правила. Прежде, бывало, закончились бабки, идешь в пятницу вечером в участок, сдаешь парочку злодеев, а в понедельник утром топаешь к легавым в кассу и получаешь по чеку бабло. Само собой, это я не про себя, а про стукачков говорю.

Позвонил Рамизу на мобильный. Недоступен.

Недоступен? Трахает, наверное, какую-нибудь телку, вот и недоступен минут на десять. Перезвонил через пятнадцать, дал им еще пять минут — вдруг захотят по второму заходу. Снова недоступен. Да о чем он вообще думает? Как с ним связаться-то? Из больницы его уже выписали. Позвонил ему домой, трубку взяла одна из его сеструх-симпампушек. Сказала мне, что он-де недоступен.