Эд Макбейн - Белоснежка и Аллороза

Патриция приоткрыла одну из створок дверей, ведущих в дом. Ее рука покоилась на дверной ручке. Патриция колебалась. Солнечный луч упал на стекла и отразился в воде.

Патриция постояла еще немного и вошла в дом.

— Ну, так на чем мы остановились? — Миссис Уиттейкер отодвинула серебряный чайничек. — Или, вернее, на чем остановилась я? Я, кажется, полностью монополизировала беседу. Но вы ведь для того и пришли, не так ли? Послушать, что я скажу.

— Вы рассказывали, что сначала отказали мистеру Уиттейкеру.

— Подумать только! — Она засмеялась. — Я довела беднягу до помешательства. Можно подумать, он предлагал мне жизнь в рабстве, в арабском серале, а не замужество. Но, как я уже говорила, мне было всего девятнадцать, а ему — около тридцати, и разница в возрасте для меня в то время много значила. Он добивался своего — о, он был очень настойчив, мой Гораций.

Я взглянул на корабль в открытом море и увидел вспышки солнечного света на линзах бинокля. Явный знак того, что за домом кто-то наблюдал. В этом как будто не было ничего странного. Люди, катающиеся на лодках, постоянно разглядывали дома на берегу. Но чтобы так открыто и нагло изучать в бинокль дом и его обитателей, как это делали те, на корабле… Я слушал вполуха, что говорила миссис Уиттейкер. Она рассказывала, как ухаживал за ней Гораций, как она не раз отклоняла его предложение и наконец уступила жизненной силе и энергии, как она выразилась — «неистовой витальности», напрочь отсутствовавшей у многих гораздо более молодых мужчин. Я не отводил глаз от судна, где по-прежнему вспыхивали яркие солнечные блики.

И я размышлял, о Господи, я размышлял…

Патриция подавала им сигналы — людям на корабле.

Она сообщила им, что я приеду. Меня ждали. А теперь она хотела дать им знать, что я здесь.

Она манипулировала с застекленными дверьми. Точно так же можно подавать сигналы с помощью зеркальца.

И вот кто-то на корабле следит за нами.

Доктор Склокмайстер, несомненно, находился на корабле. А возможно, и Премьер-министр, оправдавший помещение Сары в психлечебницу, Марк Риттер. Оба они наблюдали за нами. За миссис Уиттейкер и мной. Может быть, кто-то на корабле умел читать по губам? И, значит, знал, о чем мы говорим? Впрочем, им уже известно, что я хочу вытащить Сару из «Убежища», где они держали ее по неясным для меня причинам. Кто-то, кто умел читать по губам, пытался подслушать наш разговор, направив на нас бинокль. Миссис Уиттейкер сказала, что стремится забрать Сару оттуда, но это ложь, и теперь они проверяют, хотят убедиться, что она справилась с ролью, которую ей поручили, — ролью Любящей Матери. Любящая Мать ждет не дождется, когда к ее Бедной Маленькой Дочурке вернется рассудок, чтобы она могла возвратиться домой. Ложь, все ложь. Сторонники Распутной Ведьмы шпионят за Белым Рыцарем. Белоснежка под замком. Бинокль направлен на нас. Жужжание миссис Уиттейкер… вышла за него замуж, когда ей было двадцать три года, ему — тридцать три, почти тридцать четыре. Не было детей до тридцати восьми — опасный возраст для родов, — но каким чудесным ребенком была Сара, каким ласковым! Кто бы мог предположить, что произойдет такое! Никто! Никогда! О моя бедная дорогая дочурка… А бинокль неотрывно глядел на нас, и корабль стоял неподвижно.

— Любопытные, — сказала она внезапно, прервав свой монолог. — Они не всегда так наглы, но — ох, я устала от них до смерти. Мы здесь защищены от посторонних взглядов, а открыты только со стороны залива. И, конечно, все подплывают как можно ближе, разглядывая нас. Ведь мы — местная достопримечательность. Как это раздражает, вы не представляете. Иногда мне хотелось бы поплавать нагишом в бассейне — мое право, не так ли? Естественно, я бы выбрала момент, когда отсутствуют слуги. Но куда деваться от проклятых соглядатаев на заливе! Простите за резкость, но они так досаждают мне!

Бинокль внезапно исчез, как будто слова миссис Уиттейкер магическим образом покончили со вспышками на линзах. Не подала ли она сама им какой-нибудь сигнал? Как Патриция? Не предупредила ли их, что я догадался о слежке?

И вдруг я осознал, что оказался в плену всех тех идей, которые отстаивала Сара, что и я глубоко погрузился… но во что?

В систему иллюзорных представлений.

О Господи! Но можно ли разделять иллюзорные представления?

Судно внезапно тронулось с места.

— Счастливое избавление, — заметила миссис Уиттейкер. — Они так настырны. Я иногда сдерживаю свои эмоции и называю их Береговой Охраной.

— Миссис Уиттейкер, — сказал я. — Я знаю, вы не хотите обсуждать болезнь Сары, но меня-то интересует только это. Все, что вы могли бы сообщить мне…

— Но ведь ей сейчас гораздо лучше, — возразила миссис Уиттейкер. — Разве нет? Но, конечно, вы не в состоянии судить об этом. Вы же не видели ее тогда.

— В сентябре прошлого года?

— Да, — ответила миссис Уиттейкер. — Когда она пыталась убить себя.

— Не могли бы вы подробнее рассказать об этом?

— Так мучительно — вспоминать…

— Я знаю, но…

— Так мучительно, — повторила она и отвернулась, глядя на море. Корабль, откуда наблюдали за домом, стремительно уходил в южном направлении. Еще мгновение — и от него останется только пятнышко на горизонте. Словно его и не было здесь.

— Где вы находились, когда это произошло? — спросил я. — В какой части дома?

— Меня вообще не было дома, — сказала миссис Уиттейкер. — Мы собрались в музее — я вхожу в его художественный совет — и обсуждали планы открытия выставки скульпторов в Калузе, сильно запаздывающей, — а ведь у нас здесь так много талантливых людей. Я вернулась домой, должно быть, около четырех или немного позже.

— Кто-нибудь находился в доме? — спросил я. — Кроме Сары?

— Двадцать седьмое — это четверг. У всех слуг был выходной.

— У всех слуг…

— У горничной, кухарки и садовника. Их всего трое. — Миссис Уиттейкер повернулась ко мне. — Это вас удивляет, мистер Хоуп? У нас нет ни горничных на верхних и нижних этажах, ни шофера, ни личной горничной, помогающей одеться и раздеться… Да, пожалуй, и не было никогда. Трое слуг — наша обычная обслуга.

— И все трое отсутствовали в тот день?

— Да.

— Сара была одна?

— Да. Я заметила ее машину на подъездной дорожке, когда подъехала к дому, и окликнула ее, как только вошла в дом. Никто не ответил. Я снова позвала ее. В доме было очень тихо. Я тотчас заподозрила несчастье… вы знаете это чувство, когда входишь в дом и уже знаешь, что все не так… У меня возникло предчувствие: случилось нечто ужасное. Я, кажется, снова и снова звала ее, никто не отвечал, и тогда я поднялась на первый этаж.

Дверь в комнату Сары была прикрыта. Я постучала. У нас заведено никогда и никому не входить без стука. Сару приучили с детства: прежде чем войти, нужно постучать. И Гораций и я соблюдали это правило. По-прежнему — тишина. Я постучала, снова окликнула ее и, охваченная тревогой, нарушила традицию, мистер Хоуп: я открыла дверь в ее комнату, не получив приглашения войти.