Лео Мале - Туман на мосту Тольбиак

Мы приехали на площадь Италии. Притвора туман, принявший вид неясных теней, которые, стоило их заметить, словно ускользали украдкой по бульвару Гар, повисал клочьями на голых ветвях деревьев, стоящих по центру, и лежал на земле вдоль бордюра. Все кафе на площади были освещены, а над стеклянной террасой пивной «Розе» пробегала, подмигивая, неоновая реклама. Прежде чем рвануть под уклон по бульвару Огюста Бланки, автомобили катили по кругу с тем особенным рычащим звуком, какой издают шины при езде по мокрой мостовой.

Жюль, шофер в штатском, поставил казенную машину в начале улицы Бобийо, и мы все вместе прошествовали к гостеприимному бистро.

Жюль решил дожидаться нас у стойки, за которой сидело довольно много народу,– может быть, чтобы следить за любителями рогаликов на дармовщинку. А что, после того как он послушал мой рассказ, это очень даже возможно.

Фару, Фабр и я расположились в самом дальнем от входа углу. Кроме двух влюбленных, которые даже не удостоили нас взглядом, никого больше не было.

От стойки до нас доносились отголоски разговоров, звон рюмок и грохот электрического биллиарда, насилуемого парнем, не желавшим смириться с проигрышем; возможность спустить все деньги только усиливала его рвение. Кто-то включил музыкальный автомат, и голос Жоржа Брассанса, распевающего «Берегись гориллы» [14], перекрыл все прочие звуки. Возможно, это полицейский водитель позволил себе таким образом отдохнуть и развлечься. Во всяком случае, это была недурная шутка – Брассанс, составляющий звуковой фон разговору о старом анархе.

– Конечно, это не по правилам,– начал Фару, когда официант, принявший заказ, принес мне аперитив, комиссару грог, над которым поднимался пар, и бутылочку «Виши» для инспектора, находившегося, очевидно, под впечатлением услышанных историй про абстинентов [15],– разговаривать о расследовании в бистро, но я убежден, что это дело не выходит из разряда элементарного грабежа, а их совершается столько… Так что я могу себе позволить чуть-чуть нарушить правила… тем паче мне показалось, что вам, Бюрма, нужно выпить чего-нибудь подкрепляющего…

Я молча кивнул.

– Отлично! Так вот,– комиссар принялся сворачивать сигарету,– не будем особо останавливаться на идеях Ленантэ. Он сам выбрал свою жизнь, был анархистом, фальшивомонетчиком, неудачником и так далее, но последние годы вел себя тихо.

Комиссар закурил, и дым от его сигареты смешался с дымом моей трубки.

– Он не был активистом, не был членом никакой политической или философской организации. Вел мирную, спокойную, независимую жизнь. Как вы думаете, Бюрма, чем он занимался?

– Не знаю,– ответил я.– Он был классный сапожник, пошив обуви и все такое. Завел свое дело?

– Нет. Вероятно, у него никогда не было средств снять приличную мастерскую… я говорю, приличную, потому что вообще-то мастерская у него была…

– Скорей уж гараж,– уточнил Фабр.

– Да, пожалуй, гараж, склад… короче, помещение, которое можно было бы переделать в лавку, да только…– Комиссар скорчил гримасу, встопорщив усы.– Переулок Цилиндров… Прошу заметить, эти «цилиндры» не имеют никакого отношения к механизмам.

– Красивое название,– бросил я.

– Да, название, пожалуй, подходящее для профессии сапожника…

– Ну, еще лучше бы оно подошло для шляпника. А где находится этот переулок?

– Между улицей Насьональ, почти на углу улицы Тольбиак, и улицей Бодрикура. Место ничуть не хуже любого другого, вся беда в том, что этот переулок Цилиндров оклеветан. На табличках он обманно именуется тупиком, и это как-то не завлекает…

– Углубляться в него.

– Вот именно. Короче говоря, никакой мастерской на этих задворках процветание не грозило, и, похоже, у Ленантэ никогда и не было намерений попытаться поставить такой опыт. Клиенты со временем стали бы для него своего рода хозяевами, и не менее деспотическими… Ну а наниматься к кому-нибудь…

– Об этом и речи не могло быть.

– Совершенно верно. У нас есть сведения, что время от времени он шил пару-другую обуви, но жил-то не с этого. Ну-ка, Бюрма, догадайтесь с чего? Со старья! Он был, дорогой мой, старьевщик. Старьевщик и сапожник. При его скромных потребностях две эти профессии обеспечивали ему вполне достаточно средств и полную свободу. Он собирал старье, покупал, перепродавал и вполне мог сносно существовать. И при этом был сам себе хозяин. В какой-то мере он решил проблему. Вы видели в больнице его одежду?

– Нет,– ответил я.

– Ну да, в этом не было необходимости. Но если бы видели, то согласились бы, что это вполне приличные вещи, не шикарные, но добротные. Отнюдь не обноски, какие в основном носят старьевщики.

Старьевщик! У меня появилась одна мысль, но я эгоистически решил сохранить ее для себя. Ничего не поделаешь, неискоренимый анархический индивидуализм. Но похоже, Фару угадал ее. Он продолжил, как бы отвечая мне на нее:

– Сейчас как раз идет проверка, не промышлял ли он при случае скупкой краденого, хотя я так не думаю. Большинство скупщиков краденого, и крупные, и мелкие, у нас на учете. Ленантэ, а точнее, старьевщик по имени Абель Бенуа никогда не попадал под подозрение, что он занимается этим промыслом. Вот так он и жил, свободный и независимый, как поется в песне, пусть не в роскоши, но вполне в достатке, тем более что потребности у него были сведены почти до минимума. Ну хорошо. Это все, что я могу вам сказать про жизнь вашего бывшего друга. А теперь перейдем к печальному происшествию, случившемуся с ним.

Комиссар бросил окурок в пепельницу и допил грог.

– Три дня назад вечером на него на улице напали, как он заявил, арабы. Они нанесли ему два удара ножом и отняли бумажник. Он кое-как добрался до своего дома и попросил помощи у соседки. Она цыганка.

– Ну, соседка она ему или…– бросил Фабр, перебирая пальцами, словно скатывая нейлоновые трусики.

– В любом случае она его соседка. Она живет в домишке рядом с ним. Думаю, он слишком стар, чтобы спать с нею, хотя с этими мужиками, лишенными предрассудков, никогда ничего не известно.

– Не так уж он был стар, всего шестьдесят,– запротестовал я, думая о своем будущем и припомнив недавнее прошлое Саша Гитри [16].

– Я говорю не об его возможностях,– улыбнулся Фару,– а о разнице в возрасте между ними. Ей двадцать два. Ежели немножко округлить, получается сорок лет.

– Понятно. И что же девушка?

– Помочь ему она не могла, раны были серьезные – и подтверждение тому, что он от них скончался…

– А я думал, что у цыганок есть свои врачебные секреты – бальзамы, всякие там заговоры и снадобья.

– Вполне возможно, только эта, похоже, их не знает. Она современная цыганка, бросила свой табор вместе с бальзамами, заговорами и прочими секретами. Она втащила Ленантэ в его машину, старый драндулет, на котором он разъезжал по своим барахольным делам, и привезла в Сальпетриер. Естественно, наши коллеги в том округе были оповещены…