Ричард Пратер - Убить клоуна

Этого человека я знал, знал сукиного сына, дородного, широкоплечего, сутулого мужчину, с изрытым оспинами лицом и черными волосами, острой челкой падавшими на узкий темный лоб.

Папаша Райен.

В таких критических ситуациях все окружающее воспринимается особенно четко, все ощущения предельно обостряются. В груди вспыхнуло яростное пламя, обдавшее меня жаром; в ушах зазвучал свистящий шепот, повторявший имена Хеймана, Вайса, Лолиты; тупое дуло пистолета в руке бандита из-за отдачи, последовавшей за выстрелом в мою спину, все еще было поднято вверх.

Я не думал о том, что этот человек снова целится в меня, что рядом с ним, справа, стоит еще один бандит, что по пятам за мной гонится целая шайка и что на другой лестнице, в нескольких ярдах от меня, слышится топот ног. По крайней мере, в эти считаные секунды мне было не до них.

В левой руке я держал свой сорок пятый, целясь прямо перед собой, короткое дуло моего кольта было опушено. Нажав на спуск указательным пальцем левой руки и одновременно подняв вверх правую руку, я увидел, что второй бандит в кабине лифта дернулся и его левая рука беспомощно повисла вдоль туловища. Я промазал в Райена, но ранил другого; привалившись к задней стенке кабины, он медленно сполз на пол. Я отвел дуло кольта вправо, услышал выстрел Папаши Райена, прозвучавший одновременно с моим, и почувствовал обжигающий удар пули, попавшей мне куда-то слева, в бок или бедро.

Удар заставил меня покачнуться, моя левая нога внезапно подогнулась, ступня заскользила по полу, и я упал. Но, даже падая, я знал, что пуля только слегка зацепила меня, потому что сохранил способность действовать и все еще мог идти, когда и куда захочу.

Затвор кольта, который я держал в левой руке, оставался открытым, поэтому магазин пистолета опустел, но я уперся левой рукой в пол, чтобы держаться прямо, и навел револьвер, зажатый в правой руке, прямо на грудь Папаши Райена, хотя сам все еще лежал на полу с подвернутой ногой.

Но к этому времени он уже был готов. Последняя пуля попала ему в живот. Ранение было серьезное, возможно, раздроблен позвоночник, выстрел пригвоздил его к задней стенке кабины лифта. Двери лифта уже закрывались, когда я услышал, как его голова стукнулась о стенку, и увидел, как смерть обесцветила его лицо.

Но мне нужна была полная уверенность. Уверенность, что Папаша Райен мертв.

Тщательно прицелившись из своего кольта, я выстрелил дважды. Первая пуля попала Райену в голову, вторая снесла половину челюсти.

Поднявшись на ноги, я ощутил только легкую боль, но из левого бока сочилась кровь. Спотыкаясь, я направился к ближайшей от меня лестнице. Топот ног замер, пока шла перестрелка, но когда я посмотрел на лестницу, то увидел человека на площадке нижнего пролета. Он целился в меня, но я выстрелил первым. Пуля попала ему в нижнюю часть туловища, в живот или промежность. Он отступил назад, зашатался, упал навзничь и исчез из поля моего зрения.

И на какое-то мгновение воцарилась тишина. Было в ней что-то очень странное: она сделала более ощутимым только что умолкнувший адский грохот, едкий запах пороха в носу и острый привкус во рту. Но не было слышно ни единого звука. Все двери закрыты, не видно ни одной любопытной головы. Такое впечатление, будто сейчас раннее тихое утро и в отеле все спят как убитые.

Потом послышался тихий шорох — это лифт, двери которого закрылись, начал спускаться вниз. Кто-то в вестибюле нажал на кнопку спуска. Наверное, Фарго. Или, может быть, даже сам Квин. А бандиты Квина, обожавшие перестрелки, блокировали обе лестницы. Похоже, у меня не оставалось другого выхода, кроме пути наверх, и даже оттуда следовало выбираться как можно скорее.

Смерть гналась за мной по пятам. Все свидетельствовало в пользу печального вывода: мне пришел конец.

Но ведь должен быть какой-то выход. Должен быть — без устали повторял я себе. А в голове в эти секунды проносились сотни других мыслей. Порой такое случается. Говорят, одна старая дама, когда в ее доме случился пожар, сумела вытащить из огня громадный рояль да еще прихватила парочку чемоданов, водрузив их на свою седую головку. Точно так же, в моменты чрезвычайного душевного волнения или стресса, мыслительные способности невероятно возрастают. В считаные доли секунды пятьдесят или сто картин промелькнули передо мной, каждая указывала возможный путь бегства — и каждую я отвергал как безнадежную.

И вдруг что-то забрезжило.

Картинка была такой простой, такой наглядной. Я чуть было не отверг ее вместе с остальными. Но, вернувшись к ней, стал обдумывать этот вариант. Перед моим мысленным взором возник отель «Баркер», каким он предстал передо мной двое суток назад: ряд освещенных и темных окон и изящные стволы трех высоких пальм с раскидистыми листьями. Три пальмы на уровне окон четвертого этажа, на котором я сейчас находился.

Всего несколько секунд прошло со времени моего последнего выстрела в человека на лестничной площадке. Эхо выстрела только что замерло. Стрелка на панели над створками лифта успела переместиться только к цифре 3, указывая, что он движется вниз, к холлу гостиницы. Я повернулся и помчался назад, к тем номерам, которые выходили на Ла-Бреа. Я побежал по коридору налево, к фасаду гостиницы, и забарабанил в четвертую дверь от конца коридора. Никто не ответил, ни звука не доносилось изнутри. Я отступил назад и изо всех сил ударил с разбега ногой по замку, дверь распахнулась. Комната оказалась пустой. Я бросился к окну, открыл его и выглянул на улицу. Листья пальмы были совсем рядом, чуть ниже уровня моих глаз, — но казалось, что они на головокружительном расстоянии. Вершину ствола ближайшего ко мне дерева, видневшуюся под этими листьями, отделяли по прямой всего семь или восемь футов, но восемь футов — непреодолимое расстояние, если находишься на высоте четвертого этажа, а внизу — твердая мостовая.

Я встал ногами на подоконник, высунулся наружу, крепко держась левой рукой за раму окна, и медленно выпрямился. Никогда еще открытое пространство не казалось мне таким открытым. Я сделал непростительную ошибку, посмотрев вниз, не на ствол пальмы, а на тротуар, но затем крепко зажмурился, открыл снова глаза, заставив себя представить более мягкую площадку, — и прыгнул.

Секунду я парил на уровне подоконника, издавая слабые, бессмысленные звуки. В следующую секунду — между ней и предыдущей зияла пустота — я задел лицом раскидистые листья и ударился грудью о гладкий ствол дерева. Воздух с шумом вырвался у меня из легких, и затем ствол дерева понесся вверх, сдирая кожу с моих ладоней, груди и ног.

Когда от резкой боли ко мне вернулось сознание, я спустился уже до середины ствола, а внизу собрались люди, двое указывали на меня пальцами, какая-то старушка, прижав руки к щекам, то открывала, то закрывала рот.