Ричард Пратер - Троянский катафалк

В тот день они откопали Джонни Троя. Сначала похоронили, потом откопали. Они ворвались на кладбище, их было не менее тысячи. Они рыли еще мягкую землю лопатами, руками, скрюченными пальцами. Они подняли его гроб из могилы и покатили, как бревно, по земле. Потом они вытащили его труп из гроба и попытались разорвать на куски. Они колотили его и поддавали ногами, ломали кости и вырвали у него оба глаза. Затем, когда они покончили с Джонни Троем, почти нечего было хоронить, вернее перезахоронивать. После этого они отправились голосовать, потому что все это проделали с Джонни во вторник после первого понедельника ноября 1968 года, в день президентских выборов, которые должны были обеспечить нам резкий скачок из десятилетий неразберихи и беспорядка в «надежные семидесятые». К этому времени Джонни покоился в могиле уже три дня, но этого было недостаточно для народа, потому что он был его кумиром. Они любили его «любовью, которая была больше любви». Естественно, теперь они ненавидели его ненавистью, которая больше ненависти. Ад не знает ярости страшнее, чем ярость взвинченной, доведенной до безумия толпы, а толпа была доведена до безумия Джонни Троем. Он сам являлся символом вымогательства. Народ этого не знал вплоть до того дня, когда его выбросили из могилы и буквально растерзали. Возможно, они бы никогда про это не узнали, если бы кто-то им об этом не рассказал.

Кто же им рассказал? Об этом им рассказал я.

Я — Шелл Скотт. Моя профессия — частный детектив. Мой офис и дом находятся соответственно в Лос-Анджелесе и Голливуде, в предсердии и желудочке страны ротозеев и глупцов, но даже при этом только ветреная фортуна могла избрать меня орудием безудержного идиотизма в городе Ангелов и неслыханного обращения с Джонни Троем. Но от фортуны можно ожидать чего угодно!

Полагаю, что слабоумие охватило город на протяжении тех трех дней. За эти три дня я нарвался или вырвался из лап босса мафии и его многочисленных приспешников, от главы самого мощного агентства в стране, от самых странных типов, которых я когда-либо встречал: художников, писателей, скульптуров и поэтов, от одной — двух хорошеньких девушек, от самого знаменитого в стране говоруна, который столкнулся с Зигмундом Фрейдом в сражении для оболванивания простых смертных и положил его на обе лопатки. Я даже встретился с обоими кандидатами на пост президента Соединенных Штатов. Один из них пожал мне руку, второй обозвал ублюдком. Да, так грубо. Были и другие. Но самый последний — покойный Джонни Трой.

Разумеется, он не был покойным тогда, когда я встретился с ним. Он был даже излишне живой и, возможно, самый красивый мужчина, которого я встречал в своей жизни. Здоровенный верзила. Мой рост равняется шести футам и двум дюймам при весе двести шесть фунтов, достаточно солидный малый, верно? Но Трой при таком же весе, разве что на пяток фунтов потяжелее, был выше меня на целых два дюйма. Он был сложен, как молодой Атлас. Ему было двадцать восемь лет, но он нравился всем женщинам, начиная с тринадцати лет и до глубокой старости. Старушки питали к нему материнские чувства, помоложе мечтали быть задушенными в его объятиях, ну, а самые юные согласны были, на худой конец, называть его своим братом. Я не преувеличиваю. Он был величайшей фигурой, появившейся на горизонте преклонения перед кумиром, примерно со времен Рудольфа Валентине. Представляете, этакая комбинация Дугласа Фербенкса, Энрико Карузо, Махатмы Ганди и Джонни Эпилсила. Он был певцом. Этим все объясняется, конечно, но для начала возьмите его голос. Это был голос, которому невозможно было не поверить. Все эпитеты употреблялись в превосходной степени, критики не критиковали. Молодежь до двенадцати лет при виде его замирала от восторга, дамы среднего возраста провожали его обожающими взглядами, бабушки улыбались нежно, на их физиономиях появлялось умиротворенное выражение. Мужчины тоже. Получалось, что он вроде не затрагивал в женской душе те струны, которых не было у мужчин, ибо он нравился мужчинам не меньше, чем представительницам прекрасного пола. Они им даже восхищались. У меня самого не менее двадцати пластинок Джонни Троя, среди них есть несколько редких. И я мог часами слушать золотые ноты, сладкоголосое печальное пение, богатые низкие тона и великолепную дикцию Джонни Троя. Несомненно, он был самым популярным шансонье Америки, исполнителем поп-песен: «Любовь и весна», «Луна и разлука». Но в его репертуаре имелось и несколько негритянских религиозных гимнов, которые, казалось, затрагивали что-то хорошее, глубоко запрятанное в душах людей. Любых людей, коли вас это интересует. На одной пластинке Джонни записал только религиозные гимны, она разошлась тиражом в два миллиона триста тысяч. Если вы мне не верите, можете справиться в торговом департаменте, ведающем продажей пластинок.

Я еще не все сказал про Джонни Троя, в свое время добавлю еще кое-что. Но для меня эти три невероятных дня начались с визита ко мне маленькой девушки, Сильвии Вайт, сестры Чарли Вайта. Чарли был компаньоном Джонни Троя, даже больше: он был его ближайшим другом, приятелем, «сиамским близнецом по духу и разуму», как его называли, верным Пятницей Джонни. И Чарли Вайт умер. Он умер в четверг. Его сестра явилась ко мне в субботу. Должно быть, это было верным трюком чертовской судьбы. Утром по субботам я либо еду к себе в офис, на окраину города, либо не еду. В зависимости от того, хочется мне этого или нет. В эту субботу мне не захотелось, и я остался. Я проснулся сам, без будильника, что было для меня не только не характерно, но и вообще беспрецедентно, и соскочил с кровати лишь для того, чтобы почувствовать, с каким удовольствием я бы еще повалялся часок-другой.

— Ах, Лидия, — подумал я. — Лидия была тем томатным соком, которым я накануне поужинал. Голова у меня зверски трещала: разумеется, мы с ней изрядно выпили… Фактически у меня болела не только голова, я не вполне отдохнул. Но зато чувствовал себя на высоте.

Душ, бритье, кофе, небольшая уборка в комнате, надо было покормить тропических рыбок в аквариуме, после чего подмигнул портрету безнравственной, но чертовски эффектной Амелии на стене, которая, казалось, всегда отвлекала меня от мыслей о завтраке. И вдруг, бог мой! Раздался неожиданный звук. Такой звук издает звонок на входной двери в мою квартиру номер двести двенадцать в «Спартанском» многоквартирном отеле Голливуда.

Я пошел открывать.

— Мистер Скотт?

Она походила на фарфоровую куколку…

Сначала я принял ее за подростка, девочку лет девяти-десяти, но потом получше вгляделся в ее миловидную мордашку и миниатюрную, но отнюдь не плоскую фигурку, притягивающую взгляд своими плавными линиями. Ей было лет двадцать, минимум двадцать один, но ростом она была не более пяти футов, возможно, даже на пару дюймов пониже.