Ричард Пратер - Верняк

Мелинда, или как там, черт побери, ее звали, повернулась и двинулась ко мне своей очаровательной походкой.

– Не будет ли вам угодно?..

– Хм-м, – выдохнул я.

– Право же, он хорош. Я вообще не налила туда вермута.

– Рад это слышать. Но...

– Вы только пригубите, чтоб не лилось через край.

– В этом есть смысл. В этом масса смысла. По крайней мере, я слышал много вещей, в которых смысла гораздо меньше. Итак...

– Я его подержу для вас, пока вы сделаете глоток. Нормальненько?

– Нормальненько, – согласился я.

Она придвинулась еще ближе, поднеся полный до краев стакан к моим губам, а я наклонился вперед, чтобы отпить немного, и тут заметил, что за этой безумного томатного цвета спиной Дев Моррейн лопается от беззвучного смеха.

– О, вы отхлебнули слишком много, – сказала девушка. – О, он у вас льется через нос.

– Почему бы и вам не вымочить голову и все ваши остальные прелести в ванне? – спросил я ее. Спросил после того, как выудил из своих ноздрей то, что на вкус очень напоминало маслину и ямайский перец.

– Вы не привыкли много пить, да? – поинтересовалась она ласково.

Я промокнул глаза носовым платком.

– Нет, так не привык.

– Хотите допить остальное? – спросила она, протягивая мне стакан с мартини и всем, что в нем осталось.

– Конечно. На этот раз я вылью его в ухо.

Я взял стакан, и она, весело поболтав в воздухе пальчиками, удалилась тем же путем, что и пришла.

Когда Моррейн отсмеялся, я произнес:

– Ну, конечно, это было забавно, но давайте вернемся к вашему «дудлбагу».

Я осекся не потому, что он что-то сказал, – нет, он не сказал ничего, но лицо его побагровело от гнева, губы сжались в неразличимо узкую полоску. Он попытался выговорить что-то, но не смог. Повернулся, снова сцепил руки за спиной, сделал круг, направился к своему стулу, сел и хлопнул руками по коленям.

– "Дудлбаг", – проговорил он наконец.

До этого момента я старался воздерживаться от этого термина, потому что Джиппи и Сайнара убедили меня, что это вызовет в Деве Моррейне не самый лучший отклик. Они были правы. И я думаю, что я и сам не употребил бы этого запретного слова, не отвлеки меня определенные обстоятельства.

После нескольких минут безмолвия я произнес:

– Простите, Дев, право, не знаю, работает ли ваш прибор или нет, но я не собирался отзываться о нем...

– Прибор – это, конечно, другое дело, – проворчал он кисло. – Прибор – это, конечно, лучше, чем... – Он нахмурился. – Наверное, за все эти годы я стал очень чувствительным к этому проклятому слову. Каждый раз, как его слышу, у меня начинается слюнотечение, как у собаки Павлова. Не от голода – от бешенства. Я представляю, как те, кого по причине тупости исключили когда-то из детского садика, смотрят на меня, тихонько ржут и вертят пальцем у виска. Это чертово слово...

Он не закончил фразы, кивнул пару раз, будто продолжал безмолвный диалог с самим собой, поглядел на часы, снова кивнул и посмотрел на меня.

– Шелл, мой подозрительный друг – или, может быть, враг? – не хотите ли поглядеть, как работает этот... – Он закрыл глаза, вздрогнул и с омерзением продолжил: – ..."дудлбаг"?

– Это было бы интересно. Но я, вероятно, не пойму, работает он или нет, если мне не покажут его по телевизору.

– Между рекламами, – сказал он. – Я понимаю. Ведь мы умеем распознавать, что настоящее, а что нет, верно? Но мне бы хотелось показать, что может мой холаселектор в полевых условиях. Можете поверить моему слову, я знаю, что означает, когда он делает то, что должен делать. Думаю, и вы уловите, в чем тут смысл.

– Надеюсь.

– Это помогло бы понять, с чем вы имеете дело. Разумеется, если вы действительно заинтересованы в том, чтобы дойти до сути в истории со скважиной Уилферов. Ради Джиппи и Одри, я хочу сказать. Ну как?

– Согласен. Но я так или иначе доберусь до сути, где бы она ни была, если она, конечно, есть, и, мне кажется, я смогу ее распознать под любым соусом.

– Тогда пошли.

– Куда?

– Да недалеко, на ближайший пустырь, там я продемонстрирую свою гениальность. Будет о чем рассказывать на старости лет. Еще бы, быть знакомым лично с легендарным Девом Моррейном до того, как он заработал свой первый миллиард!

– Замечательно! Не забывайте, что и вы тоже сможете рассказывать тем же самым людям, что знали меня до того, как заработали свой первый миллиард.

– Возможно, я еще вас полюблю, Шелл. Пошли.

Мы отправились.

Сначала мы шли обычным шагом, потом все быстрей, потому что Моррейн был не только задумчив, но и чувственно возбужден. Он провел минуту в ванной, под предлогом того, что ему надо предупредить свою многоименную и, вероятно, обладающую многими талантами подругу, что мы ненадолго уходим и чтобы она не оставляла в ванне больше одного кольца.

Когда он вернулся, его руки были мокрыми. И не мудрено – мало кому удается выйти сухим из воды! Вытираясь полотенцем, он недовольно заметил:

– Женская работа никогда не кончается.

А затем мы вышли из дома и уселись в кабину автофургона.

– Похоже, в дороге вы не очень склонны к разговорам? – спросил Моррейн после того, как мы вихрем промчались примерно двадцать две мили. Он в этот момент уже припарковывал машину. Где? Я не мог бы ничего сказать об этом месте, кроме одного: тут было красиво.

– Я так и не понял, что мы делаем, вы, маньяк. Думал, вы собираетесь угнаться за световыми волнами.

– Привык ездить на гоночных машинах, – сказал он, будто это все объясняло.

Мы вышли из машины. Моррейн открыл заднюю дверцу и скрылся внутри. Послышались щелчки, будто он отпер пару замков, потом он вышел, осторожно держа перед собой «черный ящик», он был похож на усеченную пирамиду с основанием два на два и высотой примерно в два фута. На верхнем срезе этого «ящика» было три круглых датчика со шкалами, а под ними три непрозрачных кружка из тусклого беловатого пластика; по углам выступали телескопические антенны, такие же, как в портативных телевизорах, но много тоньше. Они были почти как тонкая серебряная проволока.

– Так это он? – спросил я.

– Да. Единственный в мире магносонантный холаселектор. Что, не похож?

– Нет.

– Подождите, сейчас я подключу его к магнитотропному стабилизатору...

Моррейн опять скрылся в трейлере и вынес оттуда легкий стенд, смахивающий на обычный столик высотой в три фута. С той разницей, что столешницу окаймлял металлический двухдюймовый бортик; таким образом, получалось своего рода гнездо, в которое вставлялся «черный ящик». Только вместо четырех ножек, как бывает у обычного стола, этот имел всего три.

Если не считать «ножкой» металлического штыря, отполированного до блеска и заостренного, дюймов на шесть превосходившего по длине все три настоящие ножки; верхний его конец, дюйма два, торчал из самого центра столешницы.