Ричард Пратер - Верняк

– Вам не мешало бы это повторить! – закричал я.

И он ответил:

– О'кей! Я тоже неподражаем, и, возможно, даже более неподражаем, чем все!

Я удивленно протянул:

– Даже не спорю, что такое вам не повторить.

Он подумал над тем, что я сказал, и сверкнул черными пронзительными глазами.

– Красиво... или нет? – Он снова подумал, но уже над тем, что сказал сам, и с улыбкой продолжил: – Раз речь зашла о красивом, то я должен сказать: я вам чрезвычайно признателен за исключительное соблюдение секретности о моих походных женах. Вы уже, конечно, поняли, что они не мои законные жены. Верно?

– Верно.

– Надеюсь, вы также понимаете, мистер Скотт, для меня этот обман был... как это... большой необходимостью?

– Совершеннейшей необходимостью. Уж это-то я хорошо понимаю.

– Если я что-то сказал, мое слово становится законом. Без всякого промедления.

– Верю, – кивнул я.

– Однако полнота понимания с вашей стороны заслуживает с моей стороны поощрения. Я вам обязан за то, что вы выполнили мое поручение: нашли и доставили ко мне этих женщин. И вы так сильно пострадали в то время, когда их разыскивали.

– Да, пострадал. Но это ненадолго. Право, мне нравится ваш костюм. Мог бы я где-нибудь достать такой?

Не знаю, почему я это сказал. Но в тот момент мне действительно нравилось его облачение, а свое – нет. К тому же я знал пару девушек, которые бы пришли в восторг, если бы я явился к ним в чем-нибудь подобном.

– Но, как я понимаю, – продолжал я, – это официальный наряд правителя государства Кардизазан?

– Да, – ответил он. – В отеле «Касакасбах» есть портной великих достоинств, который сшил этот костюм специально для меня. По моим указаниям, конечно. Разумеется, это официальный наряд, так сказать, униформа султана Кардизазана. Но все, что я делаю, это – ношу его. Это даже не одежда государственного деятеля, строго говоря, ибо за ней – никакой деятельности.

– Разумеется.

– Но пойдемте. Пойдемте, чтобы услышать мои остальные речи. Я думаю, мы должны туда пойти, потому что это имеет большое значение.

И мы туда отправились. В холл. И вокруг нас не было никого. Шейх файзули сказал:

– Когда, мистер Скотт, я нанял вас, то первым делом предупредил о соблюдении полнейшей секретности. Это была не прихоть. Если бы в моей стране вдруг стало известно, хотя бы в самом узком кругу, что султан Кардизазана, то есть я, путешествовал на реактивном самолете в США с шестью красавицами, которые не являются его законными женами, то для меня все обернулось бы еще хуже, чем если бы я путешествовал со всеми настоящими. Улавливаете?

– Улавливаю.

– Но если сегодня знает узкий круг, значит, завтра знают все. В том числе и мои законные жены. Так?

– Так.

– Кстати, мне сразу стало ясно, что в ваших глазах даже мои фальшивые жены обладают привлекательностью, заслуживающей упоминания. Вам следовало бы увидеть настоящих. Но это так, к слову... Если бы известие о фальшивых женах дошло до настоящих, это причинило бы мне большие неприятности. Вы помните... Машлик?

– Не могу забыть ни ее, ни Хахерайн!

– Нет, Хахерайн забудьте! Забудьте о старой Хахерайн. Она умерла, что в ней хорошего? Вспомните, что я вам говорил о Машлик...

– Она ворчунья.

– Верно. Но не больше и не меньше, чем все остальные. – Это было сказано с большой серьезностью.

– Остальные... О Шейх, но ведь не все...

– Все сорок семь! – Он многозначительно кивнул. – Вы очень проницательно это подсчитали. Немного больше, немного меньше, но ни одна не уступит в этом другой. Вы знаете, как это бывает с одной женой?

– Только по слухам. У меня нет жены.

– Ни одной? Это еще хуже, чем иметь сорок семь. Но в заключение, чтобы закрыть тему, хочу объяснить, почему нельзя даже упоминать о шести ненастоящих женах. Когда человек – абсолютный правитель великой страны, не важно, обширна она или мала, для каждого из наших подданных этот правитель должен... этот правитель обязан... Как бы это выразиться...

– Должен владеть ситуацией?

– Да, это, конечно, так. Но... ах, я забыл, как сказать... в дополнение ко всему, что я сообщил о своих настоящих женах, обо всем моем гареме. – Он помолчал, недовольно качая головой.

– Кстати, в обладании гаремом масса достоинств. Не знали? Как говорят у вас в Америке, все портится, но не это.

Я согласно кивнул. Ибо мне было нечего возразить. Да и любому холостяку, думается, тоже. Шейх Файзули пружинисто выпрямился, вскинул голову и взглянул мне в глаза пылающим взором.

– Я выполнил безнравственную обязанность раскрыть вам определенные стороны жизни султана. Нет смысла повторять, что я говорил о самом сокровенном и что я снова прошу вас строжайше блюсти тайну. Ничего из сказанного мною не должно коснуться чужого слуха. Иначе...

– Не говорите мне больше этого «иначе»! Что за фокус: сначала все рассказать, потом предупредить. Нет, ни слова больше. Но, ладно, о'кей, Шейх. Никаких дел на сегодня.

– Прекрасно. Пойдемте в палату. Теперь мы можем наконец присоединиться к нашим друзьям.

Он вздохнул.

– Я принял меры, чтобы ничего из того, о чем мы с вами сегодня говорили, не просочилось дальше. Я лично переговорил с высшими чинами в полиции, с другими официальными лицами. Баннерс и двое его подручных в тюрьме. Трапмэн здесь, под стражей. Вы... Вы – единственный, кто посвящен во все тонкости.

– Исключая Девина Моррейна, – уточнил я небрежно, когда мы возвращались в палату.

– Конечно, – ответил Шейх Файзули. – Он всему причина.

Торжество продолжало журчать шампанским. Но мне отчего-то стало не по себе. Что-то меня беспокоило. По-настоящему беспокоило.

Шейх направился к Джиппи.

– Шейх, – сказал я, – есть кое-кто еще.

Он остановился, повернулся:

– Кто?

– Есть... О, право же, мне неприятно об этом говорить. Прошу вас, вернемтесь в холл.

И там я рассказал ему:

– Видите ли, Шейх, в багажнике моей машины...

Когда я наконец закончил рассказ, то с удивлением обнаружил, что на Файзули моя новость не произвела ожидаемого впечатления.

– После встречи с вами, – промолвил Шейх, – этот малый ни с кем не будет разговаривать. Уверен. Не могли бы вы одолжить мне ключи от вашей машины? На некоторое время. Будьте так любезны.

Нечасто Шейх баловал меня подобными «не могли бы вы» и «будьте так любезны».

Возможно, что и других тоже. Сомневаюсь, что он вообще когда-нибудь употреблял такие слова. Но если и не употреблял, ему все равно трудно было в чем-либо отказать. И я не отказал, но прежде спросил:

– Вы не собираетесь отрубить ему голову... или вырвать раскаленными щипцами язык... Ну, какие там у вас еще традиции?

– Не волнуйтесь, мы даже не дотронемся до него. Мы его выпустим, только и всего. Из вашего рассказа я понял, что вы слишком злоупотребили его терпением.