Деннис Лихэйн - Глоток перед битвой

Энджи опустила голову так, что очки чуть съехали с переносицы. Обнаружился темный синяк, расползшийся от уголка левого глаза к виску.

— Ну да, а потом он явится домой, источая любовь, я размякну, и все пойдет как прежде. — Она поправила очки, и синяк скрылся из виду. — Я не права? — Голос у нее был режуще-ясный и отчетливый, как зимнее солнечное утро. Ненавижу этот голос.

— Поступай как знаешь, — ответил я.

— Только и остается.

Энджи, Фил и я знакомы с детства. Я был Энджи лучшим другом. Фил стал ее любовником — и тоже, наверно, лучшим. Так иногда бывает. В моей практике подобное, слава богу, случалось не часто, но все же случалось. Несколько лет назад Энджи пришла на службу в темных очках, прятавших два здоровенных фонаря на том месте, где полагается быть глазам. Помимо этого на руках и шее был богатый ассортимент кровоподтеков, а на затылке — изрядной величины шишка. Очевидно, по выражению моего лица она догадалась о моих намерениях, потому что первыми ее словами были: «Патрик, будь благоразумен». Похоже — да не похоже, а совершенно точно! — муж избивал ее не впервые, просто на этот раз ей досталось сильней. И потому, после того как я нашел Фила в пивной, и мы благоразумно выпили, и благоразумно сыграли партию или две в пул, и я изложил ему свои претензии, а он, попросив меня не лезть не в свое дело, послал по известному адресу, я благоразумие утратил и бильярдным кием избил его так, что едва не отправил на тот свет.

Несколько дней после этого я ходил гордый и довольный собой. Весьма вероятно, хотя я этого точно и не помню, что в моем воспаленном воображении рисовались какие-то картины блаженного домашнего уюта с Энджи на переднем плане. Потом Фил выписался из больницы, а Энджи неделю не появлялась в офисе. Когда же наконец появилась, то двигалась очень осторожно, а садясь или вставая, каждый раз постанывала. Лицо Фил не тронул, зато все тело превратил в сплошной кровоподтек.

Энджи две недели со мной не разговаривала. Две недели — это большой срок.

Сейчас она смотрела в окно, а я — на нее. Смотрел и недоумевал — опять же далеко не в первый раз, — почему такая женщина, как Энджи, женщина, которая никому не позволяет вытирать о себя ноги, женщина, которая двумя пулями уладила тяжкую тяжбу с неким Бобби Ройсом, отвергшим наши учтивые просьбы вернуть залог поручителю, — так вот, почему такая женщина разрешает мужу подобным образом с собой обращаться? Бобби Ройс уже не встал с земли, и я часто прикидывал, когда придет черед Фила. Пока не пришел.

А ответ на вопрос «почему?» звучит в мягком, усталом голосе, появляющемся у Энджи, как только речь заходит о нем. Она любит его, вот и все, ясней некуда. Надо полагать, что-то в его душе еще не до конца погасло и порою еще проявляется, когда они остаются наедине, должно быть, еще посверкивают в нем искры какой-то доброты — а уж для нее они сияют ярче чаши святого Грааля. Мне они не видны, и уже никогда не будут видны, но, вероятно, они есть. Иначе объяснить то, что происходит, ни мне, ни всем, кто знает Энджи, не под силу.

Она открыла окно и щелчком выбросила сигарету. Девчонка из низов общества — тут уж ничего не попишешь. Я ждал, что раздастся вскрик ученицы воскресной школы или, втащив свою тушу по лестнице, появится в дверях монашка с праведным гневом в очах и дымящимся окурком в руках. Не последовало ни того ни другого. Энджи отвернулась от окна, и летняя прохлада заполнила комнату смешанным ароматом выхлопных газов, свободы и сирени, росшей на школьном дворе.

— Ну что, — спросила Энджи, откинувшись на стуле, — мы снова востребованы?

— Да, мы снова востребованы.

— Славно, — сказала она. — Между прочим, костюмчик очень даже ничего.

— Правда, вызывает желание задушить меня в объятиях, не сходя с места?

Она медленно качнула головой:

— Да нет чего-то…

— Вероятно, тебя останавливает, что ты не знаешь, где я был?

Она снова покачала головой:

— Меня останавливает то, что я точно знаю, где ты был. Я бы даже сказала — именно это и обуздывает мой порыв.

— Гадина, — сказал я.

— Гад, — ответила она и показала мне язык. — Какого рода дело?

Я вытащил из внутреннего кармана сведения о Дженне Анджелайн и шмякнул их на стол.

— Дело самое обычное. Разыскать и позвонить.

Она бегло просмотрела листки:

— Отчего такой переполох от исчезновения уборщицы средних лет?

— Есть подозрения, что вместе с ней исчезли кое-какие документы. Документы Законодательного собрания.

— Чьи именно?

Я пожал плечами:

— Ты что, не знаешь этих политиков? У них все — тайна за семью печатями, как в Лос-Аламосе, все скрывается до тех пор, пока не грянет грандиозный скандал.

— С чего они решили, что документы взяла именно она?

— Погляди на фотографию.

— Ах, ну да, — кивнула Энджи. — Она же негритянка.

— Для очень многих это наилучшее доказательство.

— Даже для либерала, заседающего в сенате с незапамятных времен?

— Это в сенате он либерал, а в свободное время — расист почище иного плантатора.

Потом я рассказал ей о своей встрече с Малкерном и его шавкой Полсоном и о прочих впечатлениях, полученных в отеле «Ритц».

— А как ведет себя в обществе таких зубров наш депутат Джеймс Вернан?

— Помнишь, был такой мультик — там действуют маленькая собачка и здоровенная псина: маленькая бежит пыхтя, суетится, подпрыгивает и все время спрашивает большую: «А куда мы идем, Батч? А куда мы идем, Батч?»

— Помню.

— Вот так и Джим.

Энджи стала грызть кончик карандаша, потом постучала им о передние зубы:

— Ну, формальный отчет от тебя я получила. А что произошло на самом деле?

— Это предстоит выяснить.

— Ты доверяешь им?

— Ни в малейшей степени.

— Стало быть, за этим кроется нечто большее?

Я пожал плечами:

— Мы имеем дело с избранными должностными лицами. Скорее наркоту начнут отпускать бесплатно, чем наши законодатели скажут всю правду.

— Как всегда, вы проводите головокружительные аналогии, детектив Кензи. Сразу виден продукт вдумчивой селекции. — Она смотрела на меня, улыбаясь все шире и постукивая карандашом по левому верхнему резцу с крошечной щербинкой. — Рассказывай дальше.

Я ослабил узел галстука, чтобы можно было снять его, не развязывая.

— Ты меня достала.

— Сыщик чертов, — сказала она.

Дженна Анджелайн, как и я, родилась и выросла в Дорчестере. Человек, случайно оказавшийся в нашем городе, мог бы подумать, что это обстоятельство послужит прекрасным сближающим фактором, что общность происхождения установит между нами связь, пусть минимальную: два человека двинулись каждый своим путем, но отправной пункт у них был один и тот же. Но ошибется случайно оказавшийся в нашем городе человек. Ибо Дорчестер Дженны Анджелайн так же похож на мой Дорчестер, как желе — на железо.