Гарри Грей - Однажды в Америке

Я не мог плакать.

Из церкви мы проводили бедного Домми до кладбища в Лонг-Айленде. Я видел, как его опускали в землю. Все вокруг плакали и молились, а священник благословил могилу и обратился к Господу с просьбой простить несчастному Дом ми его грехи.

На обратном пути в Нью-Йорк я пытался все это обдумать. Добрый старина Домми смеялся, шутил и был полон жизни еще несколько дней назад, когда обращался ко мне со своей милой улыбкой: «Эй, Лапша!» А теперь он лежал холодный, в деревянном ящике, с пулей в голове, на дне могилы. Я не мог себе этого представить. Трудно было поверить, что я никогда больше не увижу своего друга Домми.

Районный босс сделал для нас все, что мог. Он сказал, что не сможет помочь нам всем. Ему пришлось пойти на сделку. Двое из нас должны были ответить за всех. Пат и я решили сесть в кутузку.

Макс пообещал каждую неделю отдавать моей матери десять долларов от профсоюза, а может быть, и больше.

Патси отправили в исправительное заведение для детей католиков. Меня послали в еврейский приют в Сидар-Ноулз, к северу от Готорна, штат Нью-Йорк.

Мне там было не слишком тяжело. Еда оказалась хорошей, и ее всегда хватало. Я в первый раз уехал из Нью-Йорка, и деревенская атмосфера была мне в новинку. С нами обращались не как с преступниками; скорее это напоминало школу-интернат. Я был приятно удивлен той свободой, которую нам предоставляли в передвижениях. Рассчитывали в основном на совесть и наш здравый смысл. И редко кто обманывал эти ожидания.

Честно говоря, мне там понравилось. Перемена атмосферы пошла мне на пользу. Сельский воздух был чистым и свежим, не то что вечное зловоние в нашем нищем гетто. Но больше всего мне понравилась тамошняя библиотека. Я с головой зарылся в книги. С их помощью я мог попасть в любую страну мира, даже путешествовать по другим мирам — на Луну, Марс и прочие планеты. Я летал на самолете и погружался в морскую бездну. Я был пиратом и миссионером. Я был разбойником, священником, министром и раввином. Я был хирургом и его пациентом. Я был надменным богачом и человеком из простонародья. Я был королем и самым скромным из его подданных. Я был всеми и всем. Я стоял на горе вместе с Моисеем: обернувшись через плечо, я видел, как он сидит на камне и записывает десять заповедей. На обратном пути мы вместе обсуждали, как лучше представить их народу. Я смеялся от восторга, слушая историю, которую он собирался поведать остальным.

Я сидел у ног Иисуса с другими Его учениками. Я с благоговением слушал Его революционное учение о том, как исправить людей и весь мир. Я помогал Ему нести крест на Голгофу. Мое сердце кровоточило при виде мук и страданий на лице Иисуса, когда в Его ладони вколачивали гвозди. А потом я видел, как те же самые люди, которые боялись возвещенной Им истины, в каждом новом поколении использовали Его имя, извращали Его слова и распинали Его снова и снова ради собственных эгоистичных целей. И я видел, как другие несчастные и бедные создания превращали в фетиш Его страдальческий лик, чтобы чем-нибудь заполнить свою пустую жизнь или дать выход какому-нибудь неврозу. Все это наполняло меня печалью.

В тот день, когда я должен был выйти из Сидар-Ноулз, рабби позвал меня в свой кабинет и прочитал мне последнюю проповедь: «Как должен вести себя хороший еврейский мальчик». Она влетела мне в одно ухо и вылетела в другое. В заключение он улыбнулся и похлопал меня по спине:

— У меня есть для тебя сюрприз. Снаружи ждет твой товарищ, который отвезет тебя в Нью-Йорк.

Я подумал, кто это может быть? Из здания я выскочил чуть ли не бегом. На улице, прислонившись спиной к черному сверкающему «кадиллаку», дымя сигарой и сияя улыбкой, стоял Большой Макси.

Хотя мы росли вместе и со школьной парты он являлся самым близким моим другом, теперь я его едва узнал. Наверное, все дело было в нашей восемнадцатимесячной разлуке. Он стал совсем другим. Макси здорово вытянулся: его рост оказался выше шести футов. Теперь он был большой, просто огромный, с широкими плечами и узкими бедрами. Вероятно, пока я сидел, он провел немало времени в гимнастическом зале. Вид у него был цветущий. Его ясные черные глаза сверкали. Он улыбнулся все той же заразительной улыбкой и показал безупречные белые зубы.

— Лапша, старина, как я рад тебя видеть! Ну, как дела?

Он протянул мне руки; его рукопожатие было похоже на тиски.

Меня обдало теплой волной симпатии и любви. Я ответил ему улыбкой.

— Я в порядке. Ты отлично выглядишь, Макс.

— Ты тоже смотришься неплохо, Лапша. Я тебя едва узнал — ты почти такого же роста, как я. — Он оглядел меня со всех сторон. — Ну и плечищи у тебя, Лапша, здорово ты накачался на свежем воздухе. Что, много занимался физкультурой?

— Ты хочешь сказать — много работал, чтобы искупить свои прегрешения. Кажется, мы вступили в клуб взаимных восхвалений, а, Макс?

Мы оба рассмеялись.

Он открыл дверцу «кадиллака». Забравшись в салон и сев рядом с Максом, я почувствовал себя светским человеком. Он сделал ловкий разворот и помчался по гравийной дороге.

— Где ты раздобыл «кадди», Макс?

— Это один из моих катафалков.

С невозмутимым видом он угостил меня сигарой. Я откусил кончик, сплюнул в окно и закурил. Затянувшись несколько раз, я взглянул на этикетку. Это была «Корона Корона».

— Я тебе не писал, что мой дядя отбросил копыта?

— Писал. — Я кивнул. — А из-за чего? Ты не сообщил.

Он сплюнул в окно:

— Рак кишечника.

— Жалко. Хороший был мужик.

— Да, старик был классный. Он оставил мне свой бизнес. Я вступлю в права владения, как только мне исполнится двадцать один.

— С таким бизнесом ты станешь большой шишкой, верно?

— Да, — улыбнулся Макс. — Мы все станем большими шишками. Мы будем партнерами — ты, я, Косой и Патси.

Я был потрясен.

— Ты собираешься взять нас в свое дело, Макси?

— Вот именно.

Я откинулся на спинку кресла, чувствуя себя комфортно и уверенно. Я думал о том, что мой друг Макси всегда был очень щедрым, он — лучший парень из всех, кого я когда-либо знал.

По дороге в город Макси дал мне подробный отчет о том, что происходило в Ист-Сайде во время моих принудительных каникул.

— Мы по-прежнему получаем деньги с профсоюза. Я каждую неделю относил твоим твою долю. У них все в порядке. Ты знаешь, что твой младший брат работает в газете? Теперь он репортер.

— Знаю.

— Пегги стала профессионалкой, об этом ты тоже слышал, Лапша?

— Нет. — Я покачал головой. — Профессионалкой в чем? В танцах?

В эту минуту я думал о Долорес. Она не выходила у меня из головы.

— В танцах? — расхохотался Макс. — Да, она танцует в постели. Из любительницы сделалась профессионалкой. Теперь она берет деньги.