Боб Джадд - Финикс. Трасса смерти

Этакая холеная девочка. Однажды она выдавила губную помаду на свои соски, а потом у меня по всему телу были ярко-красные полосы. «Засосы от сосков», так она назвала их. А я придерживал руками эти туфли на высоких каблуках, как у проститутки. Интересно, а сейчас моя Сьюзен — жена — так же занимается любовью в нашем старом доме на Эдвардс-сквер? С этим разведенным адвокатом, с которым сейчас живет. Они, видите ли, созданы друг для друга.

— Сьюзен, Сьюзен! — говорю я вслух, приподнимаясь, чтобы обнять ее. — Это не то.

— Ну и что, — отвечает она, — скажи мне тогда как. — Она снова опускается, слегка изгибаясь. — А мне так нравится, — говорит она, снова поднимаясь, — просто нравится. — Она кладет голову мне на плечо, склонившись надо мной. — Всего лишь один раз, дорогой. Мы сделаем это всего лишь раз. Только раз. Мы же никому не причиняем зла. А завтра ты уезжаешь во Францию. — Она села и затихла, на момент. Потом оперлась рукой на мой живот, приподнялась и остановилась. А так правильно? — спросила она. — Так я правильно делаю? Тебе нравится так? Я ни с кем так раньше не делала. Ты не хотел бы еще хоть раз? Так хорошо?

Я привстал так, чтобы положить руки на ее ягодицы. И почувствовал, как ее груди прижались ко мне.

Одного раза, подумал я, никогда не бывает достаточно. Я переместил руки ниже, ощущая, как ее мышцы сокращаются под моей ладонью. Или его слишком много.

От Сьюзен веяло сном, слабыми духами и терпким запахом секса. Она движется вверх и вниз. У нее есть самообладание, смелость, и она чудесна, такая возбуждающая, особенно если смотреть, как я сейчас, снизу вверх. Как с ней легко и как тяжело оторваться от нее! Никогда не смогу этого сделать! Она никогда даже не пробовала сверху над Филом. Джош и Сью Вторая — дети Фила. Это семья другого мужичины. Мне пора бы уже заводить свою собственную семью. Притягательности и страсти уже недостаточно. Всегда недостаточно, подумал я.

— О, Форрест, проснись! — говорит Сьюзен. — Мы — друзья с тобой. Очень хорошие друзья. И мы можем, если захотим, быть любовниками. Нам не надо ничьего разрешения. Ведь мы живем не в средние века. — Она подсовывает руку под себя, берет мои яйца и сжимает. Своими длинными тонкими пальцами. С острыми ногтями с маникюром. — Это же никому не причинит вреда. В самом деле. Никто не будет знать.

Она сильнее сжимает их для убедительности.

— Проснись! — Она отпускает яйца и кладет руки на грудь, расталкивая меня. И даже трясет. — ПРОСНИСЬ!

Я открываю глаза и вижу Сьюзен возле постели в ее старом, стального цвета шелковом халате. Она склонилась надо мной и трясет меня изо всех сил.

— Проснись, будь ты проклят, Форрест! — твердит она. — ПРОСНИСЬ! — Слезы текут по щекам. — Мерри звонит. — Голос ее прерывается, и, видя, что я проснулся, она начинает терять контроль над собой. — Алистер разбился!

И я знал, что что-то должно случиться с Алистером. Знал. И понимал, что знаю, что это произойдет. Это должно было произойти.

И мне подумалось, Что я действую так, словно принимаю участие в какой-то игре, словно это все во сне. А это не игра. И не сон.

Вовсе нет.

— Форрест, где сахар? Почему я не могу найти сахар? — Мерри размахивала в воздухе своим алюминиевым шестом, а его резиновые наконечники цеплялись за горшки, тарелки и чашки на полках над ее головой.

— Я не пью чай с сахаром, Мерри, — попробовал я ее успокоить. — Уже три часа ночи. Не нужен мне никакой чай!

— Да куда же этот сукин сын его спрятал? Он всегда все прячет от меня. Прятал.

Мерри крутанулась в своем кресле и подъехала ко мне на середину кухни. У нее было небольшое и типично английское овальное лицо — гладкое и бледное, большие черные глаза под густыми бровями, прямые темные волосы, маленькие аккуратные нос и рот. На вид ей было не более двадцати двух — двадцати трех. И она, сидящая в своей коляске, была такая маленькая, как ребенок: ее ноги беспомощно болтались из-под ночного халата. Она плотно сжала веки, стараясь сдержаться, но не смогла, и ее лицо сморщилось и покраснело. Мерри уронила алюминиевый шест, обхватила лицо руками и зарыдала.

Я опустился возле нее на колени и взял в руки ее горячее, мокрое от слез лицо.

— Мне так жаль, Мерри! Мне очень-очень жаль!

Я был подавлен, чувствовал себя глупым и виноватым. Я же знал, что это произойдет с Алистером! И ничего не сделал, чтобы предотвратить беду. Он был моим другом, ему было только двадцать шесть! Я знал его и доверял ему свою жизнь всякий раз, когда выезжал на трассу, я чувствовал, что над ним висела опасность, и я не воспринял это всерьез. Не знаю, как бы я смог ее устранить, но что-то я был обязан предпринять. Должен был что-то сделать. Хотя бы что-нибудь, но не бездействовать. Мерри взглянула на меня так, как будто в моем лице можно было обрести какую-то надежду. И отвела взгляд. Я встал, и после долгого молчания она сказала:

— Всем жаль, Эверс. Все всегда сожалеют. И таким образом выражают радость, что покалечена моя жизнь, а не их. Я их не ругаю, но что толку в сожалениях? Жалость ничем не поможет. — Она отвернулась, стараясь подавить слезы, а затем повернулась ко мне, как будто могла у меня найти ответы: — А теперь кто поможет мне сегодня лечь в постель? И кто поможет мне встать? Ну и сволочь! Мне без него не обойтись! Сначала он превратил меня в инвалида, потом все делал за меня, так что я не могу теперь вылезти из кровати без его помощи, я едва ли смогу сходить на горшок без него, а сейчас он исчез. Ни до свидания, ничего вообще! Я готова убить его! — Она стала смеяться сквозь слезы. — Боже мой, какая я сволочь! Мне тоже жаль, Форрест. Мне противно, что я устраиваю тут сцены. Прости, что не знаю, где лежит сахар. Мне жалко Алистера. Я жалею о том, что встретила этого сукина сына. Но если я замечу хоть подобие жалости ко мне, Форрест, я изобью тебя своим шестом! Подай его мне, пожалуйста! Спасибо. Как он выглядел?

— Я его не видел, Мерри. Он уже…

— Умер, — прервала она. — Алистер умер!

К тому времени, когда я приехал в больницу, Алистер уже был мертв.

Он умер задолго до этого, и шансов дождаться меня у него не было. Мне сказали, что лучше, если бы я не видел его.

— Вы его родственник? — спросила медсестра, сидевшая в приемной «Скорой помощи». — Вы знаете, мы в любом случае не можем позволить вам осмотреть тело. И было бы много лучше, если бы вы запомнили его живым. — И я поверил ей.

— Тебя уложить в постель?

— Нет, нет, нет! Естественно, я могу сделать это сама. Я просто хнычу от жалости к себе. Мне это позволяется, но больше никому. Не будь таким мрачным, Форрест! Ложиться в кровать и вставать — это просто одно из сотни акробатических упражнений, которые мы «вынуждены» выполнять сами без страховки. Попробуй как-нибудь встать из постели, не напрягая мышц ног или живота. Это не очень приятное зрелище, но я справляюсь с этим сама. — Она потянулась и зевнула. — Я измотана до предела. Была бы не прочь выпить чашку чая, если ты действительно хочешь сделать что-то полезное. Я могу сделать это и сама. Но если бы ты поставил чайник, нашел сахар и рассказал мне, что произошло… если у тебя есть силы для этого… — Она насухо вытерла щеки рукавом, как ребенок.