Боб Джадд - Финикс. Трасса смерти

Но что бы ни значили эти башни — они пустуют.

В списке, висевшем в вестибюле здания «Эль-Коронадо», значились страховые компании, строительные фирмы, несколько зубопротезистов, адвокатов, но девяносто процентов площадей здания пустовало. Бобби Робертс, так же, как и Джудит Берман, один занимал весь верхний этаж башни. Его секретарша сидела за письменным столом из светлого дерева, повернутым к дверям лифта. За ее спиной на целый акр простирался новехонький ковер бежевого цвета. В окнах, высотой от пола до потолка, сияло ярко-голубое небо и расстилалась панорама города, терявшаяся в призрачной дымке. На столе у секретарши размещались компьютер, факс, телефон, хромированная дощечка с надписью «Ивонна» и, наконец, локти самой Ивонны.

Кабинет Бобби был расположен слева от секретарши за временной перегородкой — на двери изящными хромированными буквами было написано: «Р. Робертс». Здесь было так много пустующих площадей, что у меня создавалось впечатление, что за большую их часть арендную плату Бобби не платит.

Ивонна, подперев подбородок ладонями, так внимательно разглядывала меня, как будто впервые увидела двуногое существо.

— Бог мой, — произнесла она наконец. У нее были зеленые глаза, подведенные синими тенями, а на голове облако пушистых волос. — А я вас представляла совсем другим, — сказала она с заметным южным выговором.

— Каким же? — спросил я.

— Я думала, вы маленький человечек, вроде жокея. Мне казалось, что все английские гонщики — коротышки.

— Я вовсе не англичанин.

— Ну, кончайте морочить мне голову. Откуда бы вы ни приехали, вы всех чертей распугали своими сапогами. — Она сильно растянула слово «сапоги».

— Эти сапоги, мадам, из страусовой кожи, — сказал я, — я горжусь ими.

— А мне кажется, они похожи на гусиные лапы. Вы не боитесь высоты, мистер Эверс? Или вы беспокоитесь за нашего мистера Робертса?

— Вы же сказали, что он дерьмо.

— Он трижды дерьмо, — сказала она с мимолетной улыбкой. — Хотя я думаю, что любая женщина из Алабамы, имеющая десятилетнюю дочь, если связалась с таким дерьмом, скорее всего сама виновата, что страдает.

— Простите меня.

— Не надо извиняться. Страдания обостряют мысль и не дают размягчаться сердцу. Но я не хочу настраивать вас против Бобби — пусть он сам сделает это. Можете присесть, если желаете.

Я сел на диван, цветом обивки напоминающий овсяную кашу.

— Вы не боитесь находиться в одиночестве в полупустом здании? — спросил я.

— Я не имею ничего против того, чтобы сидеть здесь одной. Было бы хуже, если было бы наоборот. В обычный день, когда нет срочных дел, я иногда подхожу к окну и смотрю на все эти далекие стеклянные коробки. И представляю себе, что в каждой из них находится по одному-единственному человеку и каждый стоит на верхнем этаже, прижавшись носом к стеклу, и смотрит, есть ли где еще живая душа, и пытается понять — что произошло, куда девались люди. Но обычно я очень загружена. Бобби в некотором смысле весьма энергичный человек.

— Я рад это слышать, — сказал я. — Что же обычно делает Бобби, помимо того, что причиняет страдания женщинам?

Она выпрямилась в своем кресле и, не поднимая головы, стала перебирать лежавшие на столе предметы. Голос ее слегка дрожал.

— Вы простите меня, мистер Эверс, у меня были сегодня неприятности, и я немного не в форме, вы понимаете? — Она тут же взяла себя в руки и подняла глаза. — Мистер Робертс примет вас, как только мне удастся его найти.

Она стала нажимать клавиши компьютера, глядя на экран.

— Я не хотел вас обидеть, — сказал я. — Можно, я буду называть вас Ивонна?

Она снова занялась компьютером, не обращая на меня внимания, я — висящее на вешалке пальто, дожидающееся появления мистера Робертса. Я подождал некоторое время.

— Неужели мои сапоги так уж плохи? — наконец спросил я.

— Они совсем не плохи, мистер Эверс, они просто забавные, — сказала она бесцветным голосом. — Вы извините меня, мистер Эверс, но я сегодня не могу поддерживать светскую беседу. — Проклятье, — произнесла она, утирая слезы тыльной стороной ладони. А потом начала рыться в своей сумочке, пытаясь найти носовой платок. — Мне тридцать два года, — сказала она, — у меня диплом экономиста, от которого мне никакой пользы. И когда со мной обращаются как с вещью, извините за грубое выражение, то я ощущаю себя дерьмом на палочке. — Ивонна взглянула на меня. Она уже больше не плакала, синие тени у глаз расплылись. — С меня хватит обещаний — как мы сделаем то-то и то-то и как нам после этого будет хорошо. Ничего не слышала, кроме этих проклятых-сладких слов. Клянусь Богом, если еще какой-нибудь мерзавец попытается подкатиться ко мне, я ему дам такого пинка в задницу, что он покатится аж до самого Нью-Мехико.

Она замолчала, посмотрела на экран компьютера и начала снова печатать. Тук, тук, тук. Я немного помолчал.

— Ивонна, — сказал я, — извините, что мешаю вам, но знает ли мистер Робертс, что я жду его?

— Не имею представления, — ответила она, продолжая печатать.

— Вас не затруднит сообщить ему?

— Мистера Робертса в настоящее время здесь нет, — сказала она.

Я подошел к ее столу и склонился над ней. От Ивонны пахло резкими возбуждающими духами с терпким ароматом. Она, похоже, стирала файлы в компьютере.

— Ивонна, вас не затруднит сказать, где в настоящее время находится мистер Робертс?

— По всей вероятности, он в полумиле отсюда, на Седьмой улице, — пьянствует в заведении «Браунис», — сказала она.

Я встал.

— Благодарю вас за помощь, Ивонна, надеюсь, что скоро вы будете себя чувствовать лучше. — Я нажал кнопку лифта.

— К черту, — сказала Ивонна, когда двери лифта стали закрываться. Я вернулся к своей машине.

В понедельник, в пять часов вечера, парковочная площадка возле приземистого одноэтажного здания, именуемого «Браунис», была наполовину заполнена. Боковой вход вел через кухню в зал. Вдоль стен — кресла, обитые красной кожей, бывшей в моде в 50-х годах, тихое звучание пластинки Фрэнка Синатры, заглушаемое звоном тарелок, бормотанием и выкриками толпящихся возле бара людей. Здесь же стояли накрытые скатертями в красную клетку свободные столы — для солидных клиентов — и несколько столов, занятых засидевшимися за ленчем посетителями, выпивающими уже четвертую или пятую порцию мартини. Если бы не короткие юбки у некоторых женщин, то по одежде официантов — белые рубашки, черные галстуки-бабочки, передники, — а также по густому табачному дыму можно было бы подумать, что на дворе сейчас 1957 год.

— Форрест! — Бобби встал и крикнул на всю комнату, приветствуя меня. Он находился за круглым столом в компании четырех мужчин и двух женщин и махал мне рукой с таким видом, как будто повстречал фронтового друга.