Чарльз Вильямс - Дип. Месть «Красной вдовы». В аду все спокойно

В это время Бриксам влюбился, и при обстоятельствах весьма необычных: шестнадцатого августа, прижатый толпой к стене здания муниципалитета, он вместе с другими влез на какое‑то окно, чтобы лучше видеть, что происходит. Он услышал Робеспьера, который требовал срочного учреждения революционного суда, затем взял слово другой оратор, и его резкие слова возмутили поклонника Руссо. Чарльз захотел выразить протест, но of волнения стал кричать на английском языке, который окружающие, конечно, не понимая, одобрили.

В возбуждении он зашатался, потерял равновесие и упал в толпу у степы. Одна женщина, закатанная в серый плащ с капюшоном, помогла ему встать…

Гийо повернул медальон и показал присутствующим лицо молодой женщины с умными, насмешливыми глазами и грубым ртом.

— Она сказала: «Я понимаю по–английски! Вы что, сумасшедший, милорд?» Молодой фанатик немедленно выкрикнул по–французски «Долой якобинцев — проклятых убийц!»

Толпа хотела его растерзать. Притиснутый к стене, он защищался до тех пор, пока у него не сломалась шпага. Воспользовавшись беспорядком, женщина в сером плаще схватила его за руку, и они, измученные, задыхаясь, добежали до берега Сены и сели на ступеньки, спускающиеся к воде. Она отказалась сообщить ему свое имя, но поцеловала его и пообещала, что они увидятся вновь.

Отпив немного вина, Гийо продолжал:

— Вы легко можете себе представить, какое действие произвела эта встреча на молодого фанатика, воспитанного в понятиях любви, заимствованных из «Новой Элоизы». Неизвестная женщина стала для него богиней, надеждой, смыслом жизни. Он написал отцу вычурным стилем того времени: «Видел я одно смертное создание, походившее на ангела».

Старый Бриксам, очевидно, ответил какой‑нибудь грубой шуткой, так как обмен письмами после этого на некоторое время прервался. Весь последующий месяц Чарльз не помышлял ни о чем другом, кроме как о поисках своей любимой. Это было во время сентябрьской резни… Он встретил ее однажды вечером, выходящей тайком из каких‑то ворот на улице Темпль, с пакетом, похожим на бухгалтерскую книгу, под мышкой. Чарльз решил, что она выполняет какую‑либо благотворительную миссию. Хотя ему показалось, что она счастлива встретить его вновь, однако первым ее побуждением была попытка убежать. Они зашли в первое попавшееся кафе, а позднее она сама предложила пойти к нему на квартиру. Там они провели три счастливых дня. На его мольбы она отвечала: «Да, мы повенчаемся, но не сейчас», — и упорно отказывалась назвать ему свое имя. На четвертый день утром, пока он спал, она бежала, оставив ему короткую записку.

Началось долгое и мучительное ожидание. Все это время гильотина успешно работала. Чарльз присутствовал при нескольких казнях и задавался вопросами: куда девают тела казненных, что делают с их одеждой и часто ли точат лезвие гильотины?

Квартира Чарльза Бриксама находилась недалеко от тюрьмы; иногда он стоял там, дожидаясь отправки последней партии осужденных, и наблюдал, как их грубо вталкивали в карету со связанными за спиной руками. Тогда он начинал пить и под влиянием алкоголя задавать опасные политические вопросы знакомому трактирщику с Северной набережной. Но тот не считал подозрительным этого небритого молодого англичанина с туго набитым кошельком, не носившего кокарды и часто забывавшего называть его «гражданином».

Видя, что его мучают вопросы о гильотине, трактирщик посоветовал ему пойти ночью к холму, находившемуся за Пер–Лашезом, если он хочет узнать, что происходит с казненными. Таким образом Чарльз увидел, как собирают одежду казненных, а однажды даже видел вблизи палача, державшего в зубах розу. Это произвело страшное впечатление на его душу, пропитанную идеями Руссо. Только одно удерживало его в Париже: надежда найти «своего ангела». Больше ничто его не интересовало, он даже перестал вскрывать письма и не обращал внимания на предостережения отца и его советы немедленно вернуться в Англию, так как каждую минуту готова была разразиться война.

К его огромной радости, однажды утром молодая красотка явилась сама и сказала в сильном волнении: «Мне необходимо было принять решение: если вы еще любите меня, мы повенчаемся, по с условием: сразу же после этого мы покинем Францию». Он побрился и в первый раз достал из сундука шелковый жилет. Они повенчались в тот же день. Церемония была очень простая. Чарльз даже не прочел подписи жены в церковной книге, но она ему сказала, что ее зовут Мария–Гортензия Лонжеваль.

Терлен вздрогнул, услышав громкий голос Г. М., который воскликнул:

— Лонжеваль? Вы в этом уверены?

Сэр Джордж порывисто погасил папиросу. Мартин Лонжеваль Равель машинально тер глаза, по более всех взволнованным выглядел сам Гийо. Терлену показалось, что он переживает так, будто это история его личной жизни.

— Да, это была ее фамилия, вернее, она имела эту фамилию и известные права на нее. Вас интересует мой рассказ, господа? Я его повторял уже много раз!

Он отпил опять немного вина и, помолчав, продолжал:

— Чарльз Бриксам нанял карету, чтобы поехать в село Пасен, где молодые намеревались провести неделю на одном постоялом дворе перед отъездом в Англию, Когда он спросил свою любимую о ее родителях, она попросила его не ломать над этим голову. И молодой человек удовлетворился таким ответом. Идиллия внезапно прервалась через два дня. Мария–Гортензия, услышав новость, о которой кричали на улице, явилась бледная и сообщила ему, что объявлена война Англии, что Дантон заявил, что он с удовольствием перевешал бы всех англичан, и что хозяин гостиницы вынужден заявить властям, что под его кровом находится враг. «Нам необходимо скрыться, безопаснее всего будет у меня дома. Ты — мой муж, и я сумею уберечь то, что мне принадлежит» — таков был ее вывод. Его удивил тон, каким она произнесла эти слова.

Гортензия наняла какую‑то маленькую карету, и, как только спустилась ночь, они во весь дух понеслись в Париж. «Не забывай, что ты мой муж, и не удивляйся, если увидишь роскошную квартиру», — сказала она ему гордо. Они выехали на улицу Новый Сен–Жан, там группа республиканцев остановила их, выкрикивая, что в каретах разъезжают только аристократы и англичане. Мария–Гортензия высунула голову и сбросила капюшон: «Узнаете вы меня, граждане?» К величайшему изумлению, человек, державший дверь кареты, отступил, а его друзья извинились. Молодые супруги остановили карету на углу улицы Новый Сен–Жан. Дом действительно поражал роскошью, в нем было много подлинных произведений искусств, по все находилось в большом беспорядке, многие картины стояли на полу. Чарльза удивила также и нервозность прислуги. «Дома ли мой отец?» — спросила Гортензия одного лакея в напудренном парике. Увидев все это, Чарльз решил, что он попал в дом каких‑то аристократов. «Господин из Парижа, — ответил церемонно лакей, — ужинает со своей госпожой матерью и четырьмя господами своими братьями, приехавшими из провинции. Его пятый брат не смог приехать, он сейчас занят, но приехал господин Лонжеваль из Тура, Барышня не забыла о дне рождения госпожи Марты?» — «Я не хочу видеть отца», — ответила Гортензия. Затем, обращаясь к мужу, она объяснила: «Моя бабушка празднует день рождения, она — настоящий тиран семьи, ей завтра исполняется девяносто восемь лет. Вы избрали хороший момент, чтобы увидеть всю семью в сборе. Подождите меня здесь, я должна вначале поговорить». Он ждал в сильнейшем возбуждении; до его слуха донеслись звуки бурного спора, затем голос Гортензии, которая воскликнула: «Это один богатый английский джентльмен».