Анджей Збых - Слишком много клоунов

В парке было пусто. На лавочках центральной аллеи сидело несколько женщин с детьми, но на тропинке, ведущей к пруду, Ольшак никого не встретил. Только на деревянном горбатом мостике, соединяющем два озерца, инспектор заметил Лясочака.

— Я думал, вы уже не придете, — сказал тот, тревожно оглядываясь по сторонам.

Инспектор вынул пачку сигарет и предложил Лясочаку закурить, потом тяжело оперся о перила и с наслаждением затянулся. Лясочак молчал. Если бы он знал что-нибудь интересное, выложил бы сразу, не дожидаясь вопросов. Жил он у Виктории, скупщицы краденого, в одном из предместий. Виктория, разбитная бабенка, судилась уже неоднократно за нелегальную продажу водки и за спекуляцию. Со своими поклонниками она обращалась довольно грубо, кажется, даже била их. На толкучках, где она появлялась в цветастых платьях и высокой шляпе с полями, ее называли Графиней. Она не требовала от своих сожителей слишком многого, любила послушных и предоставляла им стол и жилье. Поклонник иногда приносил товар, покупал водку, но она никогда не настаивала, чтобы он слишком рисковал собой. Лясочак жил у нее уже несколько лет, побив своеобразный рекорд: так долго еще никто не задерживался у Графини. Жил он скверно. В кухне под окном стояла железная кровать, матрац был грязный и рваный, небрежно прикрытый цветным покрывалом. Под этой кроватью в коробке три года назад Ольшак нашел шубу, украденную у одной актрисы из квартиры на площади Свободы. Лясочак тогда сел в тюрьму. Правда, срок получил небольшой, так как его удалось уличить только в перекупке краденого. Ольшак, который вел следствие по этому делу, решил побеседовать с Лясочаком, когда тот выходил из тюрьмы.

— Почему ты не хочешь работать? — спросил тогда инспектор.

Лясочак даже не ответил. Попросил папиросу, спрятал ее в карман и вернулся к Графине. Через несколько месяцев они встретились снова. Милицейский патруль застал Лясочака на месте преступления, когда тот взламывал дверцу «варшавы», чтобы стащить бутылку коньяка, оставленную на заднем сиденье. Лясочак попросил о свидании с Ольшаком. Похудевший, с синими кругами под глазами, он жадно смотрел на стакан чаю, стоящий на столе.

— Что, Графиня кормить перестала? — спросил Ольшак.

— Не хочу в тюрьму, — сказал Лясочак. — Честное слово, больше не буду.

Ольшак спрятал тогда протокол в ящик.

Позднее они встречались в парке или на остановке автобуса. Лясочак много рассказывал о преступном мире. Это доставляло ему некоторое удовольствие, ведь он был там ничем, простой пешкой, вором, которому ни разу так и не удалось сделать собственное дело. В одном он только был непоколебим: никогда не говорил о Графине, но инспектор чересчур не нажимал…

— Что-нибудь нашел? — спросил Ольшак.

Лясочак сжался и опустил глаза.

— Как сквозь землю провалилось, — сказал он и опять тревожно оглянулся. — Давайте сойдем с мостика, пан инспектор, здесь нас видно слишком хорошо. — Говорил он это каждый раз, когда разговор происходил в парке.

Они шли по пустынной аллейке, потом остановились под развесистым каштаном. Издалека доносились голоса детей.

— Излазил всю толкучку, пан инспектор. У Старосты, который торгует серебром, сейчас застой, никакого товара. Очевидно, это сделал кто-то не из наших…

— Ерунда, — пробормотал Ольшак.

— Ей-богу, пан инспектор. Сам удивляюсь. Для такой солидной работы требуется специалист…

— И без тебя знаю. А может, стоит спросить у Графини?

Лясочак сжался еще больше.

— Вы мне не верите? Я говорю чистую правду. У Графини ничего нет.

— Ну ладно, ладно. Приглядись на толкучке. Не думаю, чтобы вывезли это серебро. И еще одно. Меня интересуют часы марки «Омега», украденные, вероятно, третьего или четвертого сентября.

— Иголка в стоге сена, — заметил Лясочак.

— Не совсем, — Ольшак описал часы Сельчика и сказал, какая дата выгравирована на корпусе.

— Где их стибрили? — спросил Лясочак.

Инспектор пожал плечами, он не знал даже, были ли они украдены.

— Мне очень нужны эти часы, — сказал он.

Они приблизились к центральной аллее. Ольшак остановился.

— Пожалуй, все. Через три дня на этом же месте.

Ночью ему снилось, что он выслеживал Янека на длинной улице, на которой не было ни одного целого дома, только руины, кое-где входы в подвалы и крутые тропинки через развалины. Потом он вспомнил, что это Вроцлав 1945 года, но никак не мог понять, как очутился здесь Янек, ведь он родился только в сорок седьмом. Внезапно Янек оказался на верху оползня, и Ольшаку отчетливо была видна его фигура, протискивающаяся между обожженными стенами, которые соединялись вдали, образуя какой-то странный коридор. Ольшак хотел закричать и не мог, хотел протянуть руку и раздвинуть стены (они были мягкими, словно из пластилина, но уже начинали застывать) и понимал, что через минуту будет поздно.

Он проснулся и увидел над собой испуганное лицо Гражины.

Этот сон почему-то припомнился ему во время беседы с прокурором Стефаняком. Они знали друг друга много лет, можно даже сказать, были приятелями, хотя им и в голову не приходило таким словом определять свои отношения. Время от времени они распивали бутылочку у Стефаняка, который был холостяком и очень этим гордился.

«Ты удивительный чудак, — говаривал Стефаняк. — С виду мужчина как мужчина в соку, что называется, с брюшком, в меру пьющий, неглупый, а простейшее дело можешь представить так, что черт ногу сломит. И самое забавное, часто ты бываешь прав».

— Ну что у тебя на сей раз, мосье Мегрэ? — приветствовал прокурор инспектора.

На сей раз речь шла о Козловском.

— Говорит, что обокрал Спавача? — улыбнулся прокурор. — А доказательства? Назови мне хотя бы кого-нибудь, кто покупал у Козловского такой свитер. Я вчера в «Деликатесах», — перевел он разговор, — купил венгерский коньяк, хороший, правда, чересчур пахучий, но, пожалуй, не хуже грузинского будет. Никогда не пил? Забегай вечерком, познакомлю с блондинкой, которая не прочь стать женой прокурора… Да отстань ты от меня с ордером на арест! Может, парень склонен к шизофрении?

Ольшак все-таки выбил из него этот ордер.

— Пойми, — говорил прокурор, — если Спавач не заявил о краже, то преступления не было. Каждый имеет право поступать со своей собственностью, как ему заблагорассудится. Впрочем, — добавил он, — бывают случаи, когда человек не сообщает о том, что его обокрали, боясь, что раскроются его собственные преступления. Это ты подозреваешь?

Ольшак и сам толком не знал, что он подозревает.

— Через неделю допрошу Козловского лично, — сказал, снисходительно улыбаясь, прокурор, подписывая ордер.

Это значило: если за неделю инспектор ничего не обнаружит, парня придется выпустить. И тогда он, Ольшак, обязан будет включить в дело показания Янека о свитере, купленном за триста злотых, а майор Керч наверняка поручит следствие кому-нибудь другому, ибо Ольшак станет заинтересованным лицом.