Фридрих Дюрренматт - Убийства — мой бизнес

— Не подумайте, месье, что я держу там сочинения по вопросам права. Это все — книги о здоровой и полезной пище, некоторые из которых являются настоящими реликвиями.

Гремилли чувствовал себя неуютно в этой комнате, которую гнетущий полумрак не покидал ни на миг. Нотариус встал из-за стола, чтобы приветствовать гостя. Это был высокого роста мужчина, упитанной комплекции и с заметно выступающим брюшком. Он двигался, опираясь на трость.

— Садитесь в это кресло, месье комиссар, — пригласил он Гремилли низким голосом.

— Я испытываю неловкость за то, что так настойчиво…

— Забудем это, прошу вас.

Неожиданно в комнате появилась неслышно вошедшая женщина. Она была ниже среднего роста, пухленькая и седоволосая, и в голове Гремилли возник образ не то мышки, не то кролика.

— Извини, Пьер, что приходится беспокоить тебя, но нельзя ли нашпиговать утку не сердцевиной сельдерея, а чем-нибудь другим?

— Ты настоящая еретичка — ни в коем случае! И не забудь про зеленый горошек! А арманьяк лучше взять с красной этикеткой.

Она так же незаметно исчезла, как и появилась.

— Моя жена Берта. Замечательная стряпуха, но уж больно много колотится по хозяйству. Впрочем, она считает, что коль ее мать и бабка всю свою жизнь только этим и занимались, то ей и сам бог велел. Сейчас она готовит утку по моему собственному рецепту, который я составил в прошлом месяце и чем изрядно горжусь. Полагаю, месье комиссар, гастрономия вас не очень-то интересует?

— Как сказать… Наверное, погрешу, если скажу, что хороший стол портит мне настроение.

— Я именно так и предполагал. Однако вернемся, прошу вас, к цели вашего визита. Какой вопрос по поводу смерти мадам Арсизак вы хотели мне задать?

— Были ли вы с ней знакомы?

— Скорее, понаслышке.

— У вас было какое-то свое мнение на ее счет?

— Крайне отрицательное! Арсизак стал жертвой мезальянса, но не в социальном смысле этого слова, не в том его звучании, которое слышалось в романах и комедиях XIX века, а в простом человеческом смысле. Он женился на женщине, у которой не было ни души, ни сердца. То, что принималось всеми за ее так называемый гибкий ум, было не чем иным, как затаившейся злобой, а ее великая добродетель — вульгарной и не имевшей границ хитростью.

— Как женщина она была симпатична?

— К несчастью, ибо эта ее красота только облегчала претворение в жизнь ее планов.

— Каких планов?

— Заставить считаться с ней в обществе, блистать, быть во всем первой. Когда ей стало ясно, что она уже может пускать пыль в глаза своему мужу, она возненавидела его. Общественно опасная личность — вот кем была эти женщина.

— Этого хватало, чтобы ее убить?

Нотариус посмотрел в глаза полицейскому и ответил спокойно:

— По-моему, вполне.

— Мэтр, вы меня удивляете…

— Потому что я искренен с вами?

— Мне кажется, что по-человечески, пусть даже…

Мэтр Димешо рассмеялся:

— Месье комиссар, не смешите меня вашим человечеством, Вы полагаете, что именно ваша профессия позволяет увидеть темную сторону этого самого человечества. Ваши убийцы старух, воры, сутенеры с их чересчур бесхитростными нравами кажутся вам отбросами и уродством человеческого общества. Заблуждаетесь, месье комиссар! Поистине ужасное лицо человечества находится в моем письменной столе и в письменных столах моих коллег. Оно просто чудовищно! Это благовоспитанные и занимающие высокие посты мужчины, эти изящные женщины — все они готовы глотку друг другу перегрызть за наследство, словно псы за кость. Эти сведенные судорогой и брызжущие слюной физиономии, эти скрюченные пальцы, эти ругательства, которые не позволит себе даже последняя шлюха, — вот тот спектакль, зрителями которого мы являемся и который вынуждает нас отвечать полным и безжалостным презрением. Ваша Элен Арсизак была той же породы, так какие же чувства, по-вашему, могли родиться во мне после того, как я узнал, что кто-то очистил наш город от подобного творения природы?

— А лично у вас были какие-либо причины ее ненавидеть?

— Были.

— Я был бы признателен, если бы вы рассказали мне о них.

— Месье комиссар, проводя свое расследование, вы не могли не слышать о том, каким образом родился наш весьма недоступный для посторонних клуб, где я вроде как за председателя. Люди, которые являются его членами, продолжают оказывать мне, как и раньше, когда они были подростками, свое доверие. Думаю, они любят меня так же, как и я их, поэтому я не допущу, чтобы кто-то пытался делать им гадости. Когда Элен Арсизак поняла, что ей никогда не будет места среди нас, она совсем распустилась от зависти и злости. Чтобы отомстить нам, она решила атаковать каждого по отдельности.

— Вы хотите сказать, что она… пыталась соблазнить товарищей по клубу?

— Да. Вы же сами спрашивали меня, симпатична ли она. Ей это во многом помогло.

— И далеко ли, как вам кажется, зашло дело?

— Спрашиваете, далеко ли зашло? Достаточно сказать месье комиссар, что этот чертов эпикуреец Музеролль чуть было не покончил собой. Слава богу, я случайно зашел к нему.

— Она отвергла его?

— Она отвергла его. Она предпочла ему Лоби, который уже подумывал о разводе.

— Мэтр, мне необходимо задать вам довольно деликатный вопрос.

— Что ж, задавайте, отвечу, если смогу.

— Положа руку на сердце, как вы думаете, мог ли доктор Музеролль, чувствуя себя униженным и раздираемый жаждой мести, решиться на убийство Элен Арсизак?

Нотариус ответил не сразу. Он не спеша достал из ящика стола прекрасно обкуренную пенковую трубку и принялся тщательно набивать ее табаком.

— Вы задаете мне очень трудный вопрос.

— Я это хорошо понимаю, мэтр, поэтому я был бы очень благодарен, если бы вы ответили мне на него, при условии, разумеется, сохранения с моей стороны строжайшей тайны.

— В таком случае — да.

— Спасибо.

— Только не ошибитесь, месье комиссар полиции! Я искренне думаю, что Музеролль, махнув на себя рукой, мог пойти на убийство этой женщины, однако допускаю, что на его месте мог оказаться и Лоби, чей семейный очаг был на грани краха, равно как и Сонзай, который вполне мог опередить всех в этом деле… очищения. И, разумеется, Катенуа, который несмотря на то, что производит впечатление беззаботного весельчака, обладает чувствительнейшим сердцем и удивительной наивностью, что абсолютно не вяжется с той серьезностью, которую он проявляет в работе. И как все наивные люди, он способен разъяриться не на шутку, если увидит, что его околпачили… Не говоря уже о самом Арсизаке, у которого были все основания разделаться с той, которая только и делала, что портила ему кровь.

— И все, таким образом, возвращается на круги своя, — раздраженно заключил Гремилли.