Инна Тронина - Четвёртая четверть

— Я не хотела, чтобы меня жалели. Понимаете? — Шейкина кивнула. — И потому я даже Наташу в известность не ставила. Думала, что Клод вернётся. Одумается, послушает родственников. Они — католики. И были против развода. Нет, всё пошло прахом. Передо мной встала необходимость зарабатывать деньги. А что я могла, не зная языка? Спасло только то, что бабушка мужа пристроила меня в манекенщицы. Пожилые люди, как правило, отрицательно относятся к конкурсам красоты. А мадам Элеонор буквально жила ими…

— Знаю, знаю, слышала! — сказала Шейкина.

— Во время подготовки к одному из конкурсов на меня обратил внимание представитель известного агентства, пригласил на работу. Конечно, не обошлось без протекции матери моего свёкра. Я ведь молодо выгляжу, и потому с внешним видом проблем не возникло. Мне было двадцать три, а давали восемнадцать, или даже меньше. Мои данные подошли под формулу топ-модели. Я ведь ещё в России пыталась пробиться на подиум. Там и познакомилась с фотографом Клодом Валери. Он говорил мне, что сразу влюбился. Как оказалось, врал. Обвинил меня в связи с другим фотографом, и бросил. Мне пришлось сменить несколько квартир, поэтому Наташа и не могла меня найти. Не могла же я признаться, что живу в одной комнате с филиппинской и китаянкой! Пусть я останусь для московских друзей успешной, красивой, предприимчивой! Даже Наташа не должна была знать правду. Сейчас-то я преуспеваю. Снимаю однокомнатную квартиру в Париже. Но вспомнить страшно, чего мне это стоило! Я так хотела пригласить Наташу в гости! Теперь мне это не стыдно. Я добилась того, о чём другие могут только мечтать…

Сейчас бы не кофе глотнуть, а воды со льдом! Пот ручьями тёк по моему лицу. От макияжа, наверное, остались одни воспоминания. Костюм промок насквозь. Надо будет по дороге в Тёплый Стан купить в ларьке прохладительного, иначе я просто не выдержу. Шейкина заслушалась — видимо, я говорила правдиво, убедительно. «Шарлотка» притягивала мои взоры, но не хотелось терять темп.

— Показать Наташе общую спальню, тесную кухню, куда набиваются бабы, будто в московской коммуналке! Это я не могла сделать и под дулом пистолета. Признаюсь, что скрывалась, подолгу не писала. Отделывалась общими фразами. Если бы знать, что случиться с Наташкой, наплевала бы на всё. Хоть бы увиделись напоследок… а я всё работала, как каторжная. Учила два языка — английский и французский. Поначалу совсем не ориентировалась в Париже. Фотографы, дизайнеры, визажисты… Господи, я по ночам кричу, вспоминая, на что пришлось соглашаться! Когда с тебя рисуют силуэты для журнала, нужно подолгу стоять неподвижно, как статуя. И каждый день едва не протягивать ноги…

Мне уже казалось, что я действительно работала в Париже, и на самом деле терпела все эти муки. Шейкина взяла мою руку, зачем-то поднесла к губам, стала дышать на пальцы. И только тут я почувствовала, что они холодны, как лёд. А ведь на дворе было жарко почти по-летнему.

— Год спустя со мной стали работать известные модельеры. Я научилась прекрасно передавать настроение, чувствовать одежду. Много ездила с показами по разным странам. И опять Наташа напрасно меня искала… Как же всё это случилось, Нина Георгиевна?… вы ведь должны знать!

Я подняла глаза на портрет Логиневской. По стеклу скакали солнечные зайчики. И вдруг, вместо её лица, увидела лицо Липки. Горло у меня перехватило, я застонала. А потом разрыдалась, ничего уже не стесняясь. Очень хотелось снять тяжесть с души, хоть немного приглушить жгучее горе.

Я действительно потеряла много времени за границей. И Липке была нужна куда больше, чем Падчаху. Он ведь расстался со мной так легко! И потом, конечно, ни о чём не пожалел. А вот сестру я потеряла. Теперь нет их обоих… Нет их обоих! Мне опять почудилось, что с Русланом произошло несчастье. Но я старалась забыть о бывшем муже, чтобы не проговориться ненароком.

— Вот так бегаешь за деньгами, за славой. Что-то кому-то хочешь доказать. Отомстить врагам, добиться успеха… Какие глупости! А где-то далеко тебя ждёт близкий человек, которому так мало осталось жить!

Я говорила громко, то и дело, давясь слезами. И заметила, что Шейкина тоже плачет — только тихо, как бы про себя. Но её слёзы лились прямо за кружевной воротник, блестели в многочисленных морщинах. И я видела их.

— Приползаешь с показов, и засыпаешь сразу, чуть ли не стоя. Время остаётся только на чашку чаю и душ. Но если бы знать! Кастинги, просмотры, съёмки для каталогов. Обеды, ужины, когда лишнего кусочка в рот взять нельзя — сразу поправишься. И вот выбираешь время, летишь в Россию, как на крыльях, такая счастливая. Думаешь, вот, сейчас мы встретимся с подругой! И узнаёшь, что этого никогда не будет…

Я вспомнила зал аэропорта, усталую толпу, встречающую пассажиров стамбульского рейса. Озирский ждал меня с букетом белых роз в руках. Липке в гроб он положил шестнадцать штук точно таких же цветов, только россыпью. Я заплакала в голос. Мы с Ниной Шейкиной сидели, обнявшись. Так не сыграешь, какой бы талантливой актрисой ты ни была. Надо самой пережить ту минуту, когда узнаёшь страшную весть от красивого мужчины в чёрном, с белыми розами в руках…

В комнате стало очень душно. Кроме того, в моём организме перемешалась водка с кофе. Захотелось раздеться догола. Не было сил терпеть этот изнуряющий жар. Хозяйка все равно ничего не видит. Но я только всхлипывала. И, наконец, Шейкина заговорила.

— Леночка, родная! Зачем вы так убиваетесь? Вы же совершенно не виноваты… Откуда было знать? Вы де не гадалка, чтобы предсказывать столь неожиданные повороты в судьбе…

Нина Георгиевна достала кружевной маленький платочек, вытерла пожухлые щёки.

— Вы жили так, как хотели. Пусть и в Париже… А что, будучи в Москве, вы могли как-то помешать убийцам?

Шейкина придвинулась ко мне ближе. Мне хотелось крепко обнять её за плечи. Я чувствовала — именно сейчас она скажет что-то очень важное, сокровенное. Ведь именно ради этого я и пришла к ней в гости. Кажется, мне удалось пробиться к душе Нины Георгиевны. Ценой непритворной истерики я доказала ей, что горюю по-настоящему, не напоказ.

— С Божьим промыслом не поспоришь. Можно только потом не спать ночами. Я тоже не смогла отвести беду, хоть и была рядом… Кроме того, я солгала следователю, — неожиданно призналась Шейкина. — Ко мне приезжали и из района, и с самой Петровки. Вернее, я умолчала об одном обстоятельстве. И только потом поняла, что нельзя идти на поводу у чужих людей, которые ещё неизвестно какую роль сыграли в Наташиной судьбе.

Шейкина тяжело, часто дышала, в упор смотрела на меня. Широкие её зрачки уже не пугали. Я только думала о том, что сейчас ни в коем случае не должен зазвонить телефон. Ужасно, если явится кто-то в гости к хозяйке. Конечно, ничего страшного я не совершаю. Тюрьма мне не грозит. Но план Озирского будет сорван, и вот этого я допустить не могу.