Джон Макдональд - Не суди меня

– Передайте ей, я приду. Обязательно приду!

– Неделю тому назад я уже говорил ей это, и она просила передать вам, чтобы вы забыли про нее и держались от нее подальше. – Доктор встал со стула. – Поправляйтесь. – И неторопливой походкой вышел из палаты. Большой усталый человек, ежедневно делающий свою важную, но утомительную и нередко монотонную работу...

~~

Тида выписали из больницы в конце недели. Пять дней спустя ему в мэрию позвонил доктор:

– Мистер Морроу? Приезжайте повидаться с Барбарой Хеддон сегодня в два часа дня.

– Она что, изменила свое отношение к тому, чтобы увидеться со мной?

– Нет, но теперь мне надо ее хоть как-то подстегнуть. Заставить кричать, плакать, смеяться, неистовствовать и бушевать, биться в истерике и хохотать. Чтобы у нее работали все, абсолютно все возможные лицевые выражения! Пора приниматься за активизацию мышечного тонуса, иначе ее лицо так и останется мертвой маской. Сейчас мышцы уже могут выдержать практически любую нагрузку. Заживление идет прекрасно, но пока вяло и не активно. В основном из-за ее безразличия и полнейшего равнодушия к жизни. Мне это совсем не нравится. Приезжайте и поддайте ей жару. Заставьте ее беситься от злости и гнева. Сестра встретит вас и проведет к ней в палату. До свидания, мистер Морроу. Мы все на вас очень надеемся.

Тид спрятал стенограмму своих показаний перед Большим жюри в верхний ящик своего письменного стола. Мисс Андерсон молча кивнула, когда он сообщил ей, что его, скорее всего, не будет в офисе большую часть второй половины дня.

Затем он зашел к Пауэлу Деннисону, чтобы предупредить об этом и его тоже... Увы, теперь это был всего лишь пожилой человек, у которого вынули душу. Он по-прежнему много и упорно работал, но как-то равнодушно, без малейшего интереса, не получая от этого никакого, абсолютно никакого удовлетворения.

Тид припарковал машину на стоянке у больницы без десяти два. В регистратуре ему сказали номер палаты. В холле второго этажа его уже ждала хорошенькая медсестра. Увидев Тида, она прижала палец к губам, открыла дверь палаты и, впустив его внутрь, беззвучно ее закрыла.

Барбара полулежала-полусидела на согнутой кровати, лениво перелистывая какой-то иллюстрированный журнал. Вся левая сторона ее лица, от уха до подбородка, была закрыта широким пластырем, но нос, правый глаз и правая половина рта были открыты. Нашлепка на правой щеке была уже практически незаметна.

Увидев его, она заметно вздрогнула, бросила на него озадаченный взгляд и тут же потянулась к кнопке вызова. Но он успел схватить пульт на секунду раньше, вытянул его на всю длину шнура и положил на подоконник, куда она уже не могла дотянуться.

Во время этой немой сцены Барбара не произнесла ни слова. Тид придвинул стул вплотную к кровати, сел, взял ее за руку. Она попыталась выдернуть ее, но сил на это у нее не хватило, поэтому смирилась и перестала сопротивляться.

– Они сделают тебя такой же красивой, как раньше, Барбара.

– Это так важно? – Ее голос звучал совершенно равнодушно.

– Так будет лучше. Я хотел бы потратить много времени, глядя на тебя. Наслаждаясь твоей красотой. Но даже если бы им это не удалось, все равно для меня это мало что значило бы.

Она мрачно посмотрела на него:

– Не стоит изображать из себя сентиментального дурака, Тид. Беги, беги со всех ног и как можно дальше, пока можешь...

– Мне приходилось слишком много лет бегать, Барбара. Я устал бегать. И вот мне наконец-то повезло, и я вдруг нашел нечто, помогающее мне обрести смысл жизни. Нечто... вроде талисмана.

– Счастливый случай, – горько сказала она.

– Барб, не сдавайся. Будь свирепой. Будь жестокой, будь отвратительной, будь чем хочешь, только не сдавайся, не опускай руки. Сделай вид, будто ты крутая. Хуже тебе от этого не будет, поверь...

– Ты хочешь смотреть на такое лицо?

– Когда мне надоест на него смотреть, я просто выключу свет.

Из уголка ее правого глаза выползла слеза, вдоль носа медленно скатилась вниз, чуть задержалась на верхней губе. Барбара поймала ее кончиком языка.

– Да, само собой разумеется. Ночью все кошки серы.

– Ну а что, если я люблю тебя? Что, если я полюбил тебя на самом деле? Что тогда?

– Я все равно прогоню тебя, Тид. Потому что не хочу, чтобы ты все время помнил, кем я была, и постоянно мучился оттого, что принес себя в жертву. А именно так оно и будет, Тид. А потом это рано или поздно выйдет наружу, и ты возненавидишь меня. Я не хочу этого!

– Я много думал об этом, Барб. И пытался быть предельно логичным. Да, меня это несколько беспокоит. И признаюсь, будет всегда беспокоить. Но я так же точно знаю, почему это будет меня всегда беспокоить. Потому что в детстве, когда у тебя формируется характер, тебе дают читать книги о принцессах-девственницах. Романтические книги и рассказы, приучающие тебя к двойному стандарту, когда ни мужчина, ни женщина на самом деле не являются живыми людьми. Поэтому впоследствии, став уже взрослым, становится трудным вспомнить, что женщина – это живой человек, а не сладенькая кукла в красивой обертке, снятая с полки дорогого универсама... Я слишком много времени провел в чужих постелях. И это плохо. Это полностью притупляет вкус.

– Это не то же самое.

– Я сделал для себя мысленный подсчет. На одну сторону поставил проблему памяти того, чем ты занималась, когда мы встретились, а на другую – чем ты для меня стала, как много ты для меня значишь. И догадайся, каков оказался итог? Что ты мне нужна. Нужна больше жизни.

Она, чуть поморщившись, покачала головой из стороны в сторону. Как будто искала выход, как ей убежать.

– Не надо, Тид. Не надо так говорить, прошу тебя! Пожалуйста, уходи. Как можно скорее. И больше никогда не возвращайся...

– Послушай, Барб. Через восемь, максимум двенадцать месяцев я закончу свою работу и передам все в руки местной власти. Я знаю, выйдя из больницы, ты собираешься вернуться к себе в Балтимор. Вот что я хочу. Возвращайся в свой родной город. Выздоравливай там снаружи и изнутри. Мы с тобой будем писать друг другу письма. Когда здесь все закончится, я к тебе приеду и мы поговорим. Это все, чего я хочу. Шанс наглядно тебе показать и на деле доказать, что за год во мне ничего, абсолютно ничего не изменилось. Ни за год, ни за двадцать лет!

– Зачем, скажи мне, ну зачем тебе связывать свою жизнь с никчемной бродяжкой? – умоляющим голосом спросила она.

– Бродяжкой? Любой человек, будь то мужчина или женщина, сегодня один, а завтра что-то происходит, и он или она уже совсем другой. Лучше быть самим с собой до конца честным. Иногда даже слишком честным. В таких случаях надо сказать самому себе: «Да, я была бродяжкой». Хорошо, скажи себе это. Но не надо говорить: «Я бродяжка», потому что и ты и я, мы оба знаем: это уже не правда, это уже совсем не так!