Ричард Пратер - Распятая плоть

Я заметил, как он склонился ко мне, и вновь услышал его глубокий, бархатистый голос:

— Вы постепенно засыпаете, засыпаете, сон ваш будет глубок и спокоен, с каждой минутой вы спите все глубже, вам снится сладкий сон...

Он говорил очень медленно, и слова его неторопливо журчали, тоненькой струйкой вливаясь мне прямо в уши. Я изо всех сил старался даже не слышать, что он бормочет, твердя про себя:

«Все в порядке, старина. Тебе все удалось, дружище. Ты провел этого ублюдка! Теперь он у тебя в руках. Еще немного, и все позади».

Стиснув зубы, я отчаянно боролся, пытаясь отделить его от себя, заполнить свой мозг собственными мыслями и образами, но какая-то часть меня предательски внимала тому, что он говорил.

— Ваш сон становится все глубже и глубже...

«Аллилуйя, что за задница... ты мое солнце... ты мое солнце... хлоп — шлеп — хлоп — шлеп — ля-ля-ля...»

— ..все, что я прикажу сделать. Вы поняли меня? Скажите «да», если вы поняли.

— Да.

«Да, бананов у нас нет, бананов у нас нет...»

— ..не почувствуете ни малейшей боли... «Ни малейшей боли, конечно, идиот, новокаин, Вивиан Блэйн, у старика Мак-Донала ферма что надо, йо-хо-хо!» Теперь у Ганнибала в руке была игла — да, похоже, этот мерзавец не так уж доверчив, как я надеялся.

— Закатайте рукав рубашки.

Пиджак был все еще на мне. Я потянул рукав вверх, расстегнул пуговицы на рубашке и обнажил правую руку выше локтя. Обхватив меня за запястье огромной лапищей, Ганнибал мягко, но крепко прижал мою руку к подлокотнику. Когда его пальцы сомкнулись, словно стальные наручники, мне показалось, что пришел мой конец.

Дьявольщина, вдруг запаниковал я, мы так не договаривались! Сейчас, когда все мои умственные и физические возможности были при мне, когда я видел, слышал, даже думал — нет, это невозможно! А вдруг я не выдержу?! Если я подскочу на месте, он мгновенно догадается, что я притворяюсь, и что тогда? А тогда, услужливо подсказал я сам себе, он просто ткнет в меня этим своим похожим на сосиску пальцем и рявкнет: «Спи! Усни!»

Я чуть было не выскочил из собственной кожи, пытаясь заставить себя забыть обо всем, расслабиться. Уставившись на жирное пятно посреди вытертого ковра, я старался выкинуть из головы проклятую иголку, но все напрасно! Я не просто видел, я чувствовал ее! Вот сейчас он воткнет ее в меня, вот... К моему изумлению, я практически не ощутил боли и с благодарностью вспомнил Брюса. Мне удалось сохранить невозмутимо-блаженное выражение лица даже тогда, когда мерзавец снова воткнул в меня проклятую иголку!

Наконец убедившись, что все в порядке, Ганнибал с приятной улыбкой откинулся на спинку кресла. Сквозь узенькие щелочки под прикрытыми веками я наблюдал за ним — и не напрасно. Самодовольно ухмыляясь, адвокат открыл рот и обратился ко мне. Он и не скрывал, как доволен собой. Впрочем, не мне порицать его за это — ведь я тоже чуть не лопался от гордости при мысли, как обвел его вокруг пальца. Ну погоди, повторял я про себя, с трудом удерживаясь, чтобы не схватить его за глотку, погоди, ублюдок, ты у меня попляшешь!

Я так увлекся, что с трудом заставил себя прислушаться. А он в это время вещал:

— Теперь вы спите, но при этом отчетливо слышите мой голос. Вы можете говорить и отвечать на мои вопросы. Вам понятно?

— Да.

Ненависть захлестнула меня с такой силой, что я едва сдержался. Ах ты, самодовольный осел, подумал я, ну погоди, я приготовил тебе сюрприз!

— Расскажите мне все по порядку, что вы делали сегодня. Все по порядку, ничего не пропуская: о людях, с которыми вы встречались, о чем вы с ними говорили, что вам удалось выяснить.

Он повторил все это несколько раз на разные лады, очевидно для того, чтобы до меня побыстрее дошло, а потом устроился поудобнее и приготовился слушать.

Смелее, Логан, твой выход! Я заговорил скучным монотонным голосом, сделав равнодушное лицо сонного дебила. Начал я с самого утра, во всех подробностях расписал, как встал с постели, совершил утренний туалет и все прочее, и не заметил, как увлекся. Ганнибал проглотил все это как миленький, а я злобно возликовал и принялся вдохновенно импровизировать. Вдруг все это стало мне даже нравиться, и я почувствовал даже что-то вроде жалости к этому неумелому дилетанту, которого оказалось так легко обвести вокруг пальца. Мне безумно хотелось смеяться.

Я ничего не мог с собой поделать, голос мой вот-вот мог предательски дрогнуть. Я подумал, что так, должно быть, чувствует себя шутник священник, когда во время чтения скучной проповеди вдруг вспомнит любимый анекдот. Только чудовищным напряжением всех сил мне удалось сохранить бесстрастное выражение лица.

Пора было заканчивать, и я это сделал:

— После обеда я много думал о всех, кто связан с этим делом, и о том, кто же больше всех выиграет от смерти Джея Уэзера, — пробубнил я. — Эти два завещания — к чему они? И для чего он оставил все дочери — мгновенный импульс или у него была серьезная причина? Джей вряд ли сделал бы это просто под настроение, я хорошо его знаю и уверен, что он обдумал свое решение. Стало быть, он окончательно убедился, что Глэдис интересуют только его деньги, но не он сам. А еще он страшно не любил, когда над ним потешались, но Глэдис было на это наплевать. Даже Энн видела это. Джей был вдвое старше жены, а она — она молода и чертовски привлекательна! Уверен, в ее жизни были и другие мужчины... вы, к примеру.

Теперь он уже больше не улыбался. Лицо его окаменело, и даже кожа на нем натянулась. Губы он стиснул так крепко, что они побелели. А когда он поднес ко рту сигарету, я чуть было не присвистнул — его пальцы буквально прыгали! Мне стоило немалого труда продолжать бубнить свою партию так же монотонно, как вначале:

— Но мои подозрения быстро рассеялись, стоило мне подумать, как легко объявить душевнобольным человека, который таскает на плече никому не видимого попугая. Одного упоминания об этом будет достаточно, чтобы признать его невменяемым, а завещание — недействительным. И вот тогда-то мое внимание и привлекла Глэдис. И зеленый попугай Джея. Я припомнил, как незадолго до смерти бедняга просил меня проследить, чтобы в случае чего все его деньги получила Энн. Энн, а не Глэдис! И его адвокат, тем более старый друг, не мог этого не знать. Вот тогда-то мне в голову впервые пришла одна мысль.

Вдруг Ганнибал резко вскочил на ноги, и у меня перехватило дыхание — где же я прокололся? Я метнул на него быстрый взгляд из-под опущенных ресниц и с немалым облегчением убедился, что волноваться рано. Повернувшись ко мне спиной, он копался в своем портфеле, обращая на меня ровно столько же внимания, как если бы я был в комнате еще одним стулом. Я сгорал от любопытства: что могло ему так срочно понадобиться, и тут что-то блеснуло в его руках, и мое оживление поутихло — это был шприц. Точь-в-точь такой был у Брюса, когда он делал мне обезболивание. Но Ганнибал вытащил из портфеля ампулу с какой-то коричневой жидкостью, и в животе у меня противно заурчало — почему-то я был уверен, что это не новокаин.