Росс Томас - Щит Компорена

— А если бы вы взялись за такой процесс, сколько бы запросили?

— Я, право, не знаю, здесь...

— Я выполню вашу просьбу за десять тысяч и свидетельство о разводе.

— Хорошо, — если Майрон Грин и колебался, то не более секунды. — Вас не затруднит приехать ко мне в пять часов?

Несмотря на дорогостоящий и абсолютно логичный совет адвоката, приятеля Майрона Грина, семья похищенного наотрез отказалась обращаться в полицию Нью-Йорка или в ФБР. Вместо этого они решили в точности следовать указаниям похитителей. Те же не отличались богатым воображением. Мне приказали бросить саквояж, набитый десяти— и двадцатидолларовыми купюрами на общую сумму в 100 тысяч долларов, на повороте к одинокой ферме в штате Нью-Джерси в половине четвертого утра. Затем я ехал по узкой дороге ровно три минуты со скоростью двадцать миль в час, прежде чем увидел сидящего на асфальте двадцатилетнего юношу со связанными за спиной руками.

История эта так и не стала достоянием газет, но не прошла незамеченной. Ко мне начали наведываться детективы и агенты ФБР. Когда же начались намеки на то, что сокрытие преступления — уголовно наказуемое деяние, я позвонил Майрону Грину, тот — своему приятелю, а последний — богатому клиенту. Клиент же связался с мэром Нью-Йорка, сенатором или Богом, но визиты представителей полиции и ФБР прекратились.

Третий раз Майрон Грин заглянул ко мне четыре месяца спустя, когда десять тысяч долларов подошли к концу, чему содействовала как моя расточительность, так и посетивший меня вежливый, но решительный сотрудник налогового управления. На этот раз Майрон Грин желал подписать договор, согласно которому он получал бы десять процентов моего вознаграждения.

— Другими словами, вы хотите (тогда мы еще не перешли на «ты») десять процентов от моих десяти процентов.

— Для вас в этом соглашении немалая выгода, — пояснил Майрон Грин.

— А мне-то казалось, что за тысячу долларов вы не согласитесь даже перейти улицу.

Он помолчал.

— Знаете, я не рассматриваю эту тысячу долларов как гонорар за юридическую консультацию. Отнюдь. Меня завораживают все эти манипуляции. Наверное, мне следовало идти в криминальные адвокаты.

Я, однако, решил, что Майрон Грин, ежели он желает стать адвокатом посредника, должен оказывать мне и дополнительные услуги. В тот день мы все и обговорили. В конце концов он согласился заполнять мои ежеквартальные декларации о доходах, оплачивать счета, следить, чтобы я не забыл перечислять алименты, и тому подобное. Разумеется, все эти труды легли на плечи сорокапятилетней секретарши Майрона Грина, ему же доставались десять процентов тех денег, что я зарабатывал, общаясь с разнокалиберными преступниками, главным образом ворами.

За четыре последующих года я понял, что моя новая профессия не нуждается в рекламе. Адвокаты, воры, страховые компании, даже полиция добровольно, не беря за то платы, распространяли славу о том, что я всегда следую полученным инструкциям да еще веду честную игру. На дело я выходил четыре-пять-шесть раз в год, и полученных денег вполне хватало на безбедную жизнь, даже с учетом уплаты алиментов.

Большинство воров таки попадались в сети полиции, но не все, в частности, тех похитителей так и не нашли. В тюрьмах они давали обо мне самые теплые отзывы тем, кто желал их слушать. Иногда я навещал их или посылал сигареты и журналы. Я полагал, что должен хоть как-то помогать тем, кто обеспечивал мое благосостояние.

— У вас, должно быть, интересная жизнь, мистер Сент-Ив. — Мы с Фрэнсис Уинго шли по коридору к столовой директора музея. — Мне еще не доводилось встречать профессионального посредника.

— Редко кто встречается с ним, кроме как по необходимости.

— У вас много конкурентов?

— Нет. Большинство людей достаточно благоразумны, чтобы не браться за такое дело.

С двумя из трех мужчин, стоявших у маленького бара в дальнем конце столовой, мне уже доводилось встречаться. В частности, с Огастусом Кихоулом, сенатором от штата Огайо, высоким, сухопарым, с прядью седых волос, постоянно падающей на меланхолические глаза. Политические карикатуристы его обожали. На их рисунках он напоминал убитого горем волкодава. В двадцать четыре года, сразу после второй мировой войны, во время которой он мужественно сражался с японцами, Кихоул женился на наследнице крупного состояния, нажитого на техническом воске. В последующие годы он затратил немалую толику этих денег, чтобы добиться своего избрания в законодательное собрание штата, палату представителей и, наконец, в сенат. Далее он пробиться не мог, хотя как-то намекнул мне, что не прочь оказаться на посту вице-президента, тем самым продемонстрировав, что человек он благоразумный и не позволяет разгуляться собственному честолюбию.

Рядом с ним, держа в холеной руке бокал с двойным мартини, стоял розовощекий и седовласый Лоуренс Игнейшус Тигью, президент профсоюза рабочих алюминиевой промышленности Америки, насчитывающего за миллион членов и входящего в АФТ/КПП [7]. Интересно, подумал я, пользуется ли он и теперь синькой [8]? Пять или шесть лет назад, в ходе очередной профсоюзной свары, один из его оппонентов провел меня в номер Тигью в «Уолдорфе» и, мрачно улыбаясь, показал мне на полочке в ванной флакончик с синькой. Он клялся, что президент регулярно ею пользуется, но не нашел убедительных доводов, чтобы уговорить меня написать об этом в газете. Собственно, я не видел ничего плохого в том, что человек желает ходить с седыми волосами.

— Вы знакомы с сенатором Кихоулом... — улыбнулась миссис Уинго.

— Добрый день, сенатор.

— Рад тебя видеть, Фил. — И мы обменялись рукопожатием.

— ...и с Лоуренсом Тигью.

— Привет, Ларри.

— Как хорошо, что ты приехал, Фил. — Он поставил бокал и сжал мою правую обеими руками.. — Просто прекрасно.

Я, конечно, выразил свою радость по поводу встречи с ним и повернулся к третьему мужчине, державшемуся чуть отстраненно как от сенатора, так и от профсоюзного босса. Только его зеленые глаза шевельнулись, когда я посмотрел на него. Сначала они остановились на моем лице, затем двинулись вниз, ощупывая галстук, пиджак, брюки и туфли, вновь поднялись и уставились в точку, на дюйм выше моей левой брови. Я едва подавил импульс коснуться этой точки рукой и проверить, сильно ли прогнулась кость.

— Председатель нашего исполнительного комитета, — услышал я голос Фрэнсис Уинго. — Уинфилд Спенсер. Мистер Спенсер, мистер Сент-Ив.

Двигался мистер Спенсер с явной неохотой, производя впечатление, что перемещение в пространстве как всего тела, так и его частей дается ему очень нелегко. Он вытянул перед собой правую руку, и я пожал ее. Ответного пожатия я не ощутил. Ладонь и пальцы остались застывшими, когда я то ли прожимал, то ли массировал, то ли гладил их. Во всяком случае, я постарался как можно скорее убрать руку.