Никита Воронов - Зона поражения

— Хорошо… Считай, что спросил.

Виноградов почему-то не обиделся:

— Ну мне уже под сорок… Было время понять, что счастье не в том, чтобы иметь все. А в том, чтобы хватало того, что имеешь.

— Это не ново. Нечто подобное я уже слышал.

— Пожалуй! В русском языке всего несколько букв и довольно ограниченный запас слов… Многие до меня переставляли их, как хотели, и запас неиспользованных комбинаций со временем истощился.

— Не злись. Я понял. Знаешь, поколение наше — это поколение системы. Мы все жили в ней: офицеры, пионеры, члены Союза писателей… Кто бы ты ни был — ты в первую очередь всего лишь составная часть чего-то целого и огромного.

— Ну сейчас другое время. Нет?

— Ерунда! Все осталось по-прежнему. Государство, организованная преступность, церковь… Все это, в сущности, однородные системы, отличия только в деталях.

— Это ты, пожалуй, загнул! — Беседа уходила куда-то в область высоких материй, а тут Владимир Александрович не был силен. — Тем более что все равно — раз уж так сложилось…

— Система слаба, — неожиданно твердо отчеканил Френкель. — Любая система слаба… и уязвима. Ее очень легко вывести из равновесия.

— И ты именно этим теперь занимаешься… — стремясь перевести все в шутку подмигнул майор.

— Не я — мы!

— Вы? — Честно говоря, словоблудие утомило. Тем более что в логике собеседника зиял приметный провал. — Если больше одного элемента, это ведь тоже система?

— Нет. Мы — не система… Мы — просто сообщество, вольное сообщество одиночек. Как у Киплинга, знаешь?

— Закон стаи… — внимательно посмотрев в глаза человеку напротив, он вдруг сообразил, что если у них там все такие, как Френкель, то это более чем серьезно.

Один сибиряк написал про волков, что — да, они опасны. Храбрые, сильные, злые… Но в генах каждого серого хищника таится древний, родовой страх перед человеком — странно пахнущим существом с непонятными обитателю леса повадками и множеством грохочущих смертоносных приспособлений.

А вот собаки! Не те, конечно, что верно служат за миску похлебки и теплую конуру, а другие, сорвавшиеся с цепи — то ли от голода, то ли от сытости, то ли от вечной тоски по свободе… Волки их ненавидят и рвут, раздирают в кровавые клочья.

Однако случается, отступник выживает в стае, если только клыки его остры и когти не знают пощады. И тогда рано или поздно он становится вожаком… Гончие, натасканные на природную дичь, дипломированные сторожевые псы, эти «друзья человека» великолепно знают повадки своих бывших повелителей, все их слабости и недостатки.

Собаки понимают, чего следует опасаться, и привычной оградой из красных флажков их не испугаешь… Знания, полученные от недавнего хозяина, обращаются теперь против него.

— Каждый сам выбирает свой путь…

— За некоторых это делают другие люди, — пожал плечами собеседник.

Владимир Александрович пожал плечами:

— Или обстоятельства.

— Да… Осуждаешь?

— По какому праву? Нет… Но и в ладошки хлопать тоже не стану.

— Почему?

— Я и в далеком детстве не верил в добрых разбойников. Так не бывает! Или-или…

Виноградов вытер губы крахмальной салфеткой. Бутылка уже опустела, но опьянение так и не пришло, вместо него томило душу ни разу еще не обманувшее предчувствие надвигающейся беды.

Причем, страха не было… За последние годы вокруг Владимира Александровича погибло столько друзей и недругов, что собственная смерть уже воспринималась им не как пугающая абстракция, а в качестве вполне естественного и неизбежного завершения земного пути. В конце концов, для того чтобы считать себя мужчиной, вовсе не достаточно только ходить в туалет с соответствующей буковкой на двери.

Есть и другие критерии…

— Заказать еще?

— Нет, спасибо. Я сколько-то должен? — Виноградов показал на стол и на внутренний карман куртки, где обычно хранят бумажник.

— Обижаешь… — Собеседник положил несколько купюр на поданный официантом счет. Подождал, пока спина в традиционном сюртуке удалится на достаточное расстояние. — А ведь ты — такой же, как мы.

— А я разве говорю, что лучше?

— Не в том дело! Лучше, хуже… Просто ты — такой же.

Очевидно, это стоило расценивать, как переход к деловой части беседы. Взаимное обнюхивание закончилось.

— Слушай, Вася! Я очень рад был тебя видеть. Но если ты предложишь сейчас вместе ограбить Национальный банк или подстрелить хозяина публичного дома…

— Неужели я произвожу такое удручающее впечатление? — хмыкнул Френкель. — Досадно выглядеть в глазах собеседника идиотом!

— Шучу. Извини…

Человек напротив подождал, пока уберут посуду. Придержал только чашечку с недопитым кофе:

— Был такой знаменитый француз — Клод Леви-Страусс. Антрополог, исследователь самых диких и нехоженных уголков планеты… Человек, который почти не бывал дома.

— Ну слышал. В честь него даже джинсы, кажется, назвали?

— Не важно! Но первая фраза его книги звучит так: «Я ненавижу путешествия…» — Френкель устало потер переносицу. — Ты ему веришь?

Виноградов ответил не сразу. Подумал и неожиданно для самого себя сказал правду:

— Да! Абсолютно.

— Вот именно. Он тоже был такой же, как мы — как ты, как я!

— Вася, извини, но… — Владимир Александрович отогнул край манжеты на левой руке. — Время! Сегодня еще вечерний прием в российском культурном центре, мне придется присутствовать.

Френкель тоже посмотрел на часы:

— Да, конечно, понимаю — служба!

— Так что давай о деле? Если хочешь.

— Не хочу… но — надо! — густо выдохнул собеседник. Все-таки коньяк не минеральная водичка, и бутылка на двоих потихонечку брала свое. — Скажи, как по-твоему: два миллиона долларов — это много?

— Много, — честно признал Виноградов. Есть величины относительные, а есть абсолютные… В его представлении такая сумма при любом раскладе относилась ко второй категории.

— Верно! Хотя, в сущности, это всего-на всего средних размеров «дипломат», кожаный такой, черный. И замочки у него блестящие… — Френкель мечтательно прикрыл глаза.

— Смотря какими купюрами, — уточнил, чтобы что-то сказать, Владимир Александрович.

— Пра-авильно. Какими купюрами? Разумеется, только сотенными, и самого что ни на есть нового образца. Аккуратные такие банковские упаковочки…

— Прямо как в кино! — Виноградов всегда довольно спокойно относился к чужому богатству, зная по опыту, что большие деньги — это всегда большие проблемы.

— Тяжело, правда, — пожаловался собеседник. — Бумага — она всегда очень тяжелая… Почти двадцать кило.

— Не надорвался? А то давай, я помогу. Потаскаю!

— Потаскаешь еще.

Это прозвучало неожиданно твердо и без намека на пьяный бред.