Енё Рейто - Проклятый берег

— Так вот… Мой друг уже объяснил, — начал он вежливым, непринужденным тоном. — Нам необходимы двести франков… Это все.

— И потом вы меня отпустите? Отпустим ли мы ее!

— Разумеется, — ответил я. — Если вы выполните нашу почтительную просьбу, мы удалимся, благословляя вас…

— Странные… вы… какие-то… — прошептала она. — Забираетесь на яхту, нападаете на матросов…

— Добавьте еще и кока, — вставил Альфонс — Он у вас какой-то ненормальный, прыгнул на меня сзади… Думаю, что в живых он останется…

— Вы убили его?

— Он перелетел через мою голову и сильно ударился. Но в живых останется, не беспокойтесь…

— Вламываетесь, хотите ограбить… и…

— И все-таки остаемся джентльменами, — помог я ей. Это ведь вполне соответствовало действительности.

— Пожалуйста… — Она вынула из ящика стола свою сумочку. — Я дам вам четыреста франков… Остальные, я прошу вас, оставьте мне…

— Что вы! Уверяю вас, нам нужны только двести. Этого хватит, чтобы помочь нашему другу.

— И… я уйду теперь…

— Разрешите нам проводить вас до конца набережной. По ночам тут шатается немало подозрительных типов.

Кому и знать, как не нам…

— Хорошо… проводите, но только издали… И спасибо… за то, что вы… так по-рыцарски…

— Не стоит…

Мы пошли за нею, отстав шагов на двадцать.

Внезапно она свернула за один из углов и, когда мы подошли, ее и след простыл. Убежала или спряталась в какой-нибудь подворотне… Все равно. Самое время было уже отправиться к Орлову.

— Изумительная женщина, — вырвалось у меня.

— И мы ей оказали большую услугу.

— В чем это?

— В том, что убрали от ее двери часового. Эта женщина была под стражей.

А ведь верно! Я — человек неглупый, но сейчас Альфонс оказался посообразительней.

Начинало светать, когда мы вошли к Орлову. Доктор Квастич крепко спал на крохотном диванчике, а Орлов с револьвером в руке сидел возле чемоданчика.

— Достали только сто пятьдесят, — сказал Альфонс — Плохо?

— Ладно, ничего. Недостающие полсотни я, так и быть, подожду.

— Давай, чтоб ты сдох!

Он получил деньги, а мы — чемоданчик. Плеснув на Квастича холодной водой и немного растолкав, чтобы привести в себя, мы поспешили в путь.

— Где вы его собираетесь уложить?

— Что?

— Где-то ведь надо будет ему лежать. В цистерне он с простреленной головой валяться не может.

— А вы где живете?

— Ночую в «Рогатой Кошке» рядом с фортепьяно. Место там нашлось бы и для него, но вечером, когда приходят посетители, ему там быть нельзя. Его надо в больницу.

— Раздобудем денег и на это. Сначала надо выяснить, жив ли он.

— Рана в затылок — штука тяжелая. Слишком там много важных нервных узлов. Легко можно было повредить продолговатый мозг либо мозжечок. Тогда конец.

Мы подошли к барже. Кругом все было пустынно и тихо. На палубе лежала скатерть. Мы начали спускаться в трюм. Впереди шел Альфонс. Сойдя по трапу, он включил фонарик — и негромко вскрикнул.

Я стоял за его спиной, словно оцепенев.

Все было, как прежде: открытый ящик, мешки, пустой бидон. Только раненого не было. Чурбан Хопкинс исчез!

— Что же это?

— Сам дьявол шутит с нами сегодня ночью, — сказал Альфонс.

— Что случилось? — с любопытством спросил Квастич.

— Исчез пациент.

— Сам он уйти не мог — при таких ранениях на некоторое время теряется чувство равновесия. Один казацкий ротмистр, которого я два года лечил от раны в голову, только по кругу и научился ходить. Пришлось ему из-за этого уйти в отставку.

Квастич присел на ступеньку трапа и без всякого перехода уснул.

— Турок… — пробормотал Альфонс.

— О чем ты подумал?

— Все-таки это он застрелил Хопкинса. Потом испугался, что Хопкинс придет в себя и все раскроется, вернулся и бросил его в воду.

— Звучит правдоподобно, но кто его знает… Турецкий Султан — порядочный парень…

— Ты что — спятил? Таким людям, как мы, нельзя до конца доверять. Почему он сбежал во второй раз? Почему?

На этот вопрос трудно было найти ответ, хоть сколько-нибудь оправдывающий Турка.

— Слушай, Копыто, не надо мне больше никаких объяснений. Турецкого Султана можешь считать покойником. Я ему свой приговор вынес.

— Если я встречусь с ним, придется ему представить очень убедительные доводы, чтобы остаться в живых.

Мы пожали друг другу руки. Чурбан Хопкинс может мирно покоиться на дне морском. Его смерть не останется неотомщенной.

Я занял в цистерне освободившееся место Хопкинса. Наступили тяжелые времена. Работы я так и не нашел, хотя матрос я первостатейный и всегда отлично справлялся со службой на разных контрабандистских шхунах.

Но увы! Бюрократизм, вечный мой враг, обрек меня на безработицу. В оранском порту стояли только такие суда, на которых вечно возятся с целой кучей глупых формальностей, становятся прямо-таки рабами их. У матроса там требуют самые разнообразные документы. Им мало того, что человек может за восемь минут в одиночку убрать бизань вместе с гротом, что я могу с закрытыми глазами провести судно от Орана до Токио (я способен и на это), их интересует, какие у меня есть бумажки и можно ли меня вписать в толстенную книжищу — «судовой журнал».

Естественно, что в свое время документы у меня были и я был внесен в списки матросов, но потом мое имя вычеркнули оттуда. Почему? Потому что сгорело управление порта в Сан — Франциско.

Что — и вы тоже смеетесь? Я ведь матрос, а не пожарник. Вот и судили бы пожарников за то, что они опоздали, но при чем тут я, всего-навсего объяснивший придирчивому, сварливому начальнику порта, что у нашего стюарда-туземца вовсе не бери-бери, а просто распухла нога от того, что он наступил на гвоздь. А потому нет никакой необходимости вывешивать желтый флаг и становиться в карантин. Полагаю, что вам это совершенно очевидно.

Однако этот неотесанный тип разорался, что вызовет полицию и засадит меня в каталажку. Я очень вежливо попросил его перестать визжать, словно недорезанный поросенок. Тогда он совсем взбеленился и начал кричать, что до прихода полиции меня не выпустят из управления, а потом он еще со мной побеседует. Я не стал идти на обострения, а сказал только, чтобы он заткнулся, и хотел уйти. Он меня схватил за руку. Я — человек терпеливый и хотел мирно разойтись с ним. Я просто вышвырнул его сквозь стеклянную дверь, а керосиновую лампу я в него бросил, когда он схватился за револьвер. Потом чистое человеколюбие толкнуло меня бросить вспыхнувшего начальника в бак с водой.

Этим я спас ему жизнь. Вы думаете, я дождался за это благодарности? Ошибаетесь. Он подал жалобу, меня вычеркнули из матросских списков и отдали приказ об аресте. Тот, кто в наши дни ждет благодарности от людей, горько разочаруется.