Александр Бушков - Изобличитель. Кровь, золото, собака

Однако… Как выразился какой-то острословец, законы издаются для того, чтобы их нарушать. Второгодничество в гимназиях не редкость, так что среди старшеклассников не так уж и редки персонажи лет восемнадцати, а то и девятнадцати. Главным образом они, одевшись во взрослое платье, и проникали не только в театры и кафешантаны с ресторанами, но и в публичные дома. И попадались далеко не все. Тут уж свою роль играли чисто арифметические пропорции: великовозрастные нарушители гимназических уставов многократно превосходили числом инспекторов и классных наставников, да и удача играла свою роль…

– Ну что же, ступай, Митя, – подумав, сказал Ахиллес. – Упрекать тебя не в чем, и ты сам себя не упрекай. Сделал все, что мог.

Митька пошел к двери крайне неохотно, скорее уж побрел. У порога обернулся:

– Ахиллес Петрович, но ведь дело на том не кончится?

– Безусловно, Митя, – сказал Ахиллес. – В самом скором времени тебе за Качуриным следить. Может, выйдет что-то поинтереснее…

Когда за Митькой закрылась дверь, купец плеснул коньяку в тонкие стаканы и сказал не без угрюмости:

– Митьку, конечно, упрекать не в чем, только получается, что ничегошеньки мы не узнали. Что Якушев похаживает к Аверинцевой, и так многие знают. Я вам сразу могу сказать то, чего Митька узнать не смог: в заведении он проведет не более часа и помчится домой, чтобы супружница чего не заподозрила. Она, вот смех, до сих пор как-то не проведала, хотя баба ушлая. И очень даже корпусная, что твой гренадер. За волосья, случалось, драла, когда провинится. Ничегошеньки нового. Сыщик у нас вы, а не я, однако ж приказчиков своих я знаю подолее вашего… Что-то мне сомнительно, чтобы это Якушев окаянствовал. Для борделя ему лишние денежки не нужны, он, скупердяй, теми, что располагает, обходится. В карты, уж точно известно, не играет. Начинал в свое время, но такое уж было у него невезение, что проиграл пару раз подряд. За что был супружницей так трепан и даже бит, что напрочь карты забросил. Оно, конечно, самые тихие и благонравные на вид люди втайне самым разным развлечениям предаются, от гимназисток из хороших семей до столпов общества, но этот, прости Господи, мышонок очень уж на виду, очень уж супружницы боится. Главный доход у них в семействе – не его жалованье, а проценты с жениных денежек, что были даны в приданое и в Русско-Азиатский банк положены. Вот она всем и заправляет, а он трепки сносит со всем смирением, аки древний христианский мученик – прости, Господи, за этакое сравнение…

– Ну, мы же еще только начали, Митрофан Лукич, – сказал Ахиллес, подумав. – Глупо ведь думать, что в таком деле виновный с маху сыщется.

– Да я понимаю. И все равно, уныло как-то…

– Митрофан Лукич, – сказал Ахиллес, оживившись от только что пришедшей в голову мысли. – Ну хорошо, Кольку на себя Артамошка взял, его-то, в отличие от гимназистов, определенное время пребывания на улице не ограничивает. А вот за Качуриным Митьке наблюдать… Вдруг да наклюнется что интересное, а Митьку вновь уставы ограничат.

– Куда вы клоните, Ахиллий Петрович?

– Я вот подумал… Можете вы, вот хотя бы завтра, лавку закрыть на день? Если это все же Качурин, и есть у него что-то потаенное, нешуточных расходов требующее… Чует мое сердце, он неожиданно доставшийся вольный день как раз на это и использует. Я бы на его месте так поступил. – Он усмехнулся. – Да, собственно, так и обстоит. Господа офицеры наши, оказавшись перед лицом месяца полного безделья на совершенно законных основаниях, такой подарок судьбы, между нами говоря, вовсю используют…

– Это чтобы прохвоста этого определить? Да хоть на неделю! Особенных убытков не понесу, зато, смотришь, вытянем воришку за ушко да на солнышко… А обставить все это, не вызвав у ворюги нашего подозрений, проще простого. Прекрасный есть повод. Пора уже лавку закрывать и на пару дней вызывать крысоловов. Крысы опять расплодились, спасу нет. Котов у меня там целых два, да не справляются, крыса нынче пошла такая здоровущая и наглая, что не каждый кот ее уконтрапупит. А я уж, не сочтите за хвастовство, товар держу самый доброкачественный. Зачем мне, чтобы крысы его портили? Вот и приходится этак раз в год крысоловов звать. После их трудов на какое-то время благолепие наступает – а потом новые набегают, не получится же их во всем городе враз истребить… Я на той неделе собирался, но ради дела завтра начну. Торговлю прекращаю, приказчикам – вольный день, крысоловы пару дней поработают… Годится?

– Как нельзя лучше, – кивнул Ахиллес.

За окнами темнело, и он встал, зажег керосиновую лампу с синим фарфоровым абажуром. Резко повернулся к двери – в прихожей что-то стукнуло, громко покатилось по полу пустое ведро. Ага. Определенно Артамошка вернулся. Вряд ли он так уж пьян, но света в прихожей нет, вот он впотьмах ведро и опрокинул. Рановато что-то вернулся, с хороших трактирных посиделок гораздо позже приходят…

Дверь распахнулась, и в комнату вошел Артамошка, привычно – и, как всегда, без всякой надобности вытянулся во фрунт, что при его наряде приказчика выглядело несколько уморительно.

– Вольно, – столь же привычно распорядился Ахиллес. – Проходи к столу, садись. Рассказывай. Что-то ведь да узнал?

Присмотрелся внимательно. Денщик, конечно, трезвостью никак не мог похвастать, но в общем и целом выглядел удовлетворительно – сидел все же в портерной, где крепче пива ничего не подают, да и не так уж долго сидел. Выглядел вполне годным для толкового рапорта.

– Значит, так, ваше благородие, ваше степенство… – начал Артамошка вполне рассудочно, никак не заплетаясь языком. – Пошел он, когда лавку заперли, прямиком в портерную Калабоцкого. Я за ним следом, присел за тот же столик – полупустая была портерная, народец, отработавши свое, только начал собираться, а ходит туда, можно сказать, публика чистая, весь день где-нибудь на службе занятая, галахов [15] Галахами в Поволжье звали босяков. молодец Калабоцкого, что стоит на входе, и на крыльцо не пускает. Ну, я кружечку выпил – вашими щедротами, Митрофан Лукич, – Колька кружечку выпил, а там, как у русских людей заведено, знакомиться стали, разговоры разговаривать. Я ему изложил в точности то, что вы наказывали, ваше благородие…

Сегодня в обед, после совета с Ахиллесом, Лукич объявил приказчикам новость. Нижний этаж дома на Полицейской занимала не одна его лавка, но и немаленькая квартира чиновника из губернской канцелярии. Лукич на нее давно точил зуб – чтобы купить и расширить в лавку на весь этаж. Цену он давал неплохую, но чиновник оказался упрямцем и твердил, что деньги у него у самого есть, пусть и не грандиозные, а к этой квартире, где родился, он очень уж привык и менять ее не собирается. Вот Лукич и объявил всем трем приказчикам: сладилось наконец с упрямцем. Через какую-то неделю ему выходить в отставку, и он еще с полгода назад приобрел под Самбарском небольшое, десятин в полсотни, но уютное именьице, куда и намерен перебраться коротать оставшуюся жизнь. Так что квартиру он продает, лавка в ближайшее время будет расширяться, и понадобится четвертый приказчик. Адресовалось это в первую очередь Кольке. Которому Артамошка и изложил сочиненную Ахиллесом и выглядевшую вполне убедительно сказочку: он, мол, в силу жизненных причин – ничуть не позорного вида! – перебрался сюда из родного города, где не один год прослужил приказчиком. Каковым ремеслом намерен зарабатывать и здесь, потому что ничего другого, собственно говоря, и не умеет. В портерной на пристани кто-то ему сказал, что купец Пожаров будет расширять лавку и искать еще приказчиков, а Пожаров, говорят, хозяин хороший, не в пример иным. Не знает ли чего об этом Колька?