Валерия Вербинина - Иван Опалин. 9 книг

— Разрешите доложить, товарищ капитан… — И еще какие-то слова.

— Можете идти.

Маша покачнулась, повернулась к двери. Но нет. Это не ей. Это конвоирам. Они уходят, а она остается. Остается…

— Садитесь, гражданка Арклина.

На стене — портрет Сталина, под портретом — стол и человек. Маша перевела взгляд, увидела рядом с собой стул, села, положила сумочку на колени и вцепилась в нее, как утопающий — в спасательный круг. Впрочем, в том месте, в котором она находилась, вряд ли что-то могло ее спасти.

— Вы понимаете, где находитесь? — доносится для нее словно издалека.

Она попыталась сосредоточиться. Соседка с торчащими косичками. Звонок… Театр…

— Послушайте, это какая-то ошибка… Мне надо в театр… меня вызвали…

— А ваша соседка любит говорить по телефону, — усмехнулся человек за столом. — Пришлось ее разъединять…

Маша озадаченно моргнула, но в следующее мгновение до нее дошло. Итак, никакого театра не было. Все обман.

— Я не понимаю, зачем…

— Сейчас поймете, Мария Георгиевна. Вас же Мария Георгиевна зовут?

Кивок. А он не такой уж страшный, этот молодой светловолосый капитан в пенсне. Раз выманили из дома, а не пришли арестовывать ночью, может, она зря боится? Может, из нее просто хотят сделать… как это… осведомительницу?..

— Расскажите мне о себе, Мария Георгиевна.

Какой подкупающий бархатный голос. Она сразу же приободрилась — не замечая, что человек за столом пристальнейшим образом следит за ней, по малейшим изменениям в ее лице считывая ее мысли.

— Я работаю в… в балетной канцелярии Большого театра… Живу вместе с теткой Серафимой Петровной, которая тоже в театре…

— В канцелярии? — поинтересовался капитан, хоть и отлично знал, где и кем именно работает Серафима.

— Нет… Она пачечница… то есть пачки для балерин шьет… Не всегда, правда, иногда ей приходится и другую одежду шить… или чинить, например…

— Где и когда вы родились, Мария Георгиевна?

— В Феодосии. Двадцать седьмого июля тысяча девятьсот четырнадцатого года…

— А ваши родители?.. — Капитан завершил фразу многозначительным многоточием, приглашавшим к максимальной откровенности.

— Отец — Георгий Арклин, из крестьян, — заторопилась Маша, — маму звали Александра, но я ее плохо помню… Она умерла, когда мне было три или четыре года.

— Ваш отец из немцев?

— Нет, что вы! Дед был латыш, он женился на русской и перебрался, кажется, под Псков… А отец стал жить в Крыму, потому что у мамы было не очень со здоровьем… легкие, понимаете…

— А Серафима Кускова вам тетка с какой стороны?

— Со стороны мамы, конечно… Они сестры были. Двоюродные…

— Так, так… А ваш отец сейчас где?

— Умер от тифа. Давно…

— В империалистическую войну или гражданскую? — прищурившись, осведомился капитан Смирнов.

— Не помню. Я сама тогда чуть не умерла… совсем маленькая была…

— У вас есть братья или сестры?

— Никого. Брат утонул в детстве, другой брат тоже от тифа умер… нет, от холеры…

— Получается, вы с теткой остались одни?

— Ну… да.

Капитан вздохнул, опустил глаза, просматривая какие-то бумаги.

— Какие у вас отношения с коллегами, Мария Георгиевна?

Вот, начинается. Точно будут вербовать.

— Отношения? Ну… хорошие…

— А вы многих знаете — из тех, кто в театре работает?

— Конечно… Это ведь такая… достаточно замкнутая среда…

— И Вольского Алексея Валерьевича вы знаете?

Сердце у нее оборвалось. Вот, значит, для чего…

— Д-да.

— А Седову Ирину Леонидовну?

— Конеч…

— И вы Арклина Мария Георгиевна, верно? Которая родилась в Феодосии двадцать седьмого июля тысяча девятьсот четырнадцатого года, а умерла от дифтерита в Ялте шестнадцатого марта тысяча девятьсот двадцатого?

И, откинувшись на спинку стула, капитан Смирнов уставился на собеседницу так, словно он всю жизнь мечтал встретить девочку, которая умерла в шесть лет, потом каким-то образом выбралась из могилы, повзрослела, ходя среди живых, и сидела теперь напротив него с пепельными губами и глазами на пол-лица.

— Вы ошиба…

— Ну какие тут могут быть ошибки? — Капитан ткнул пальцем в какую-то выписку, лежащую перед ним на столе. — Арклина Мария, вот, все сходится. И дата рождения та же…

В кабинете наступило молчание.

— По чужим документам живете, гражданка, а это преступление. — Тон капитана стал жестким. — Вы же вовсе не Мария Арклина, а Мария Кускова, незаконная дочь белого генерала Бутурлина, родившаяся в Петербурге весной тысяча девятьсот десятого года. И тетка ваша вовсе не Серафима Кускова, а сестра ее Татьяна. Это не говоря уж о такой мелочи, что никакая она вам не тетка, а родная мать…

Маша вскинула голову.

— Не надо ее сюда приплетать, — низким, просевшим от волнения голосом проговорила она. — Она тут ни при чем… Она ничего плохого не сделала. Она честно работала… всю свою жизнь… не покладая рук…

Смирнов заинтересовался. Для него собеседница была как бабочка, бьющаяся в неплотно сжатом кулаке. Ему ничего не стоило сжать кулак, чтобы окончательно раздавить ее. Однако то, как она отчаянно пыталась защитить своих близких, пришлось ему по душе. Чаще всего капитану приходилось сталкиваться с такими людьми, которые ради сиюминутной выгоды были готовы продать и предать кого угодно. Этот человеческий материал он использовал, но презирал. Здесь же перед ним была личность иного склада, — что, впрочем, вовсе не значит, что Смирнов был готов ее зауважать. Заслужить уважение капитана вообще было нелегко.

— Скажите, Мария Георгиевна — буду называть вас именем, к которому вы привыкли, — почему вы не уплыли из Крыма вместе с вашим отцом?

Маша закусила губу.

— Его жена… Она подстроила так, что мы опоздали на последний пароход.

— Госпожа Бутурлина, у которой ваша мать, если не ошибаюсь, служила горничной?

— Вы не ошибаетесь. — И хотя она отчаянно трусила, в ее голосе все же прорезалось нечто вроде вызова.

— И когда вы с матерью поняли, что бежать некуда, вы стали менять документы, придумывать всякие легенды, а потом перебрались в Москву?

— Вы меня расстреляете? — внезапно спросила Маша.

— А что, есть за что? — поинтересовался капитан.

Он непринужденно смотрел на нее сквозь стекла пенсне, и она неожиданно поняла, что оно пугает ее больше всего в этом крайне опасном, как ей только что окончательно стало ясно, человеке.

— Я не знаю… — пробормотала она, едва сознавая, что говорит.

— Вы считаете себя врагом советской власти?

— Какой из меня враг! — вырвалось у нее.

— Ну, не говорите… Кое-какие ваши высказывания нам стали известны. Например, всего неделю назад в присутствии вашей соседки по коммуналке Ямщиковой вы ругали советскую власть…