Валерия Вербинина - Иван Опалин. 9 книг

— Не знаешь, Арклина здесь? — спросил Иван вместо приветствия.

— Я ее не видел, — ответил Колышкин. — Все разошлись уже, поздно…

— И что, в театре никого нет?

— Ну, может, кто и остался, — пробормотал вахтер, пожимая плечами.

Пустой театр с коридорами, освещенными слабым светом, произвел на Опалина гнетущее впечатление. Нервы у него были напряжены, и теперь ему казалось, что в этом месте есть что-то зловещее. Он вспомнил рассказы Маши о людях, которые ставили театр выше всего в жизни и ломались, оставшись не у дел. На ум ему пришли подававшие надежды танцовщики, которые после травмы оказывались никому не нужными и кончали с собой, балетмейстер Горский [31] Александр Горский (1871–1924) — выдающийся балетмейстер. , который сошел с ума, и бывшие балерины, бездетные и одинокие, которых никто не хотел знать. Неожиданно Иван услышал слабый шорох и насторожился, но это оказалась всего лишь мышь, которая с писком умчалась прочь.

Дверь балетной канцелярии была заперта, Опалин подергал ручку и почувствовал себя дураком. В театре никого не было, и вообще, он опоздал. Но для очистки совести он решил, что не уйдет, пока не убедится, что в репетиционных залах никого нет. Ивану было известно, что Вольский допоздна мог отрабатывать элементы, которые у него не получались.

«А вдруг он и впрямь где-то там с ней?..»

Не удержавшись, он по пути заглянул в зрительный зал. Тьма съела сцену, ложи превратились в сгустки мглы, но даже в темноте было видно, как поблескивают подвески огромной люстры, похожей снизу на диковинный хрустальный цветок.

Он подумал, что люди, которые выступают на этой сцене, должны чувствовать особое, ни с чем не сравнимое счастье; но ни одного из тех, с кем он сталкивался в театре, он не мог назвать счастливым по-настоящему. Елизавета Лерман мучилась, потому что ее слава ушла; Вольскому на пятки наступал молодой премьер; и даже Ирина Седова не могла считать себя в безопасности, если вдруг какая-нибудь ловкая девица из кордебалета уведет у нее маршала. Может быть, они были счастливы только во время своих выступлений, когда звучала дивная музыка и зал гремел от аплодисментов, встречая их, но вне сцены им приходилось куда труднее, чем, например, ему или Маше Арклиной из балетной канцелярии.

«Опять я начинаю фантазировать, — подумал Опалин, усмехаясь. — Сцена — это просто доски, и они выходят на нее, как выходили бы на любую другую сцену… И что за глупость думать, что у них какие-то особенные трудности — я встречал людей, которые теряли своих близких, теряли детей, и их потери были куда страшнее, чем все переживания балетных, вместе взятые…»

Но он привык быть честным с собой; себе он мог признаться, что не понимает их мира, не понимает их самих — и, может быть, не хочет понимать. Он уважал их за трудолюбие, но то, что они называли своим искусством, казалось ему все же чем-то неестественным, устаревшим и безнадежно далеким от реальности.

«Пыльная позолоченная коробка, и на сцене раскрашенные фигуры в нелепых нарядах машут ногами и руками… Какой в этом смысл? Да ровным счетом никакого. Как писали раньше в газетах, балет — пережиток прошлого… Это не то, без чего нельзя прожить».

Покинув зал, Опалин поднялся по лестнице на четвертый этаж и внезапно почувствовал, что он больше не один. Кто-то следил за ним, ничем себя не обнаруживая. Иван вспомнил бесшумную походку Вольского, и сыщику стало немного не по себе.

«Может быть, он и в самом деле сумасшедший? Убил Виноградова, когда тот стал ему дерзить, а потом убил Головню, потому что первое убийство сошло с рук… Сколько уже встречалось подобных случаев…»

Он приоткрыл дверь в репетиционный зал. Скрипнули петли, изнутри смотрела кромешная тьма. Опалин протянул руку, пытаясь нащупать на стене выключатель — и именно этот момент выбрал некто, чтобы на него наброситься. От удара Иван полетел на пол зала, но тотчас же вывернулся всем телом и откатился в сторону. Нападавший попытался ударить его ногой, но промахнулся, а затем одной рукой прихватил его за одежду. Все это происходило в темноте — дверь зала, в которую влетел падающий Опалин, по инерции распахнулась, стукнулась о стену и стала затворяться. Из коридора в зал проникал слабый свет, полоска которого становилась все уже, но, как Иван ни изворачивался, ему не удавалось рассмотреть лицо своего врага, а тот, держа его одной рукой за ворот пальто, другой стал беспорядочно наносить удары.

Само собой, Опалин не остался в долгу и что есть силы отбивался. После одного удара, пришедшегося, судя по всему, в лицо, противник сдавленно взвыл и ослабил хватку. Вырвавшись окончательно, Опалин стал молотить его кулаками, но враг — такой же высокий, как он сам, и физически явно крепкий мужчина — оказался ловчее и врезал ему ниже пояса. Иван согнулся пополам, а противник схватил его за отвороты пальто и приложил о стену. Всхлипнуло треснувшее зеркало, во все стороны полетели осколки. Опалин упал, получил удар ногой по ребрам, откатился в сторону и кое-как поднялся. Правой рукой он нащупывал в кармане пистолет, но противник уловил в темноте его движение и пошел ва-банк. Сорвав телефонную трубку с висящего на стене аппарата, он закрутил провод вокруг шеи Опалина и стал его душить.

Иван захрипел. Пистолет застрял в кармане и не желал выходить наружу. Противник давил сыщика все сильнее, перед глазами у Опалина завертелись красные круги. Левой рукой он нащупал острый осколок зеркала, торчащий из рамы, надломил его и на пределе сил стал наугад тыкать им во врага, как ножом, стараясь вонзать острие как можно глубже.

Опалин порезал руку, в которой держал осколок, но провод, которым его душили, неожиданно ослабел. Из тьмы до него донесся хриплый вопль, потом кто-то, спотыкаясь, побежал к двери. Заскрежетали петли, а Иван, которому не хватало дыхания, стал растирать шею. По левой ладони у него текла кровь, но он был жив и чувствовал ни с чем не сравнимое облегчение.

Отдышавшись, он достал пистолет и вышел в коридор, но время было уже упущено. По каплям крови на полу, которые оставил бежавший противник, Опалин добрался до второго этажа и увидел распахнутое окно. Кто-то выпрыгнул из него наружу, не утруждая себя служебным входом.

Иван постоял у окна, держа в руке пистолет. Холод, веявший в лицо, окончательно привел его в себя. Он убрал оружие, привел в порядок верхнюю одежду и отправился к Колышкину, который сидел на своем посту и даже не дремал. Завидев избитого Опалина с окровавленной рукой, вахтер вытаращил глаза.

— Мне нужен телефон, — сказал Иван.

Он позвонил на Петровку и доложил, что работника МУРа только что пытались убить в Большом театре, а затем сел и, кое-как перевязав руку платком, стал ждать приезда оперативной бригады.