Валерий Шарапов - Бандитский брудершафт

Сыч стер пальцами кровь с лица. Один мелкий осколок разбитого стекла только что впился в его щеку. В другой руке он держал парабеллум с дымившимся стволом.

— Добейте! — приказал главарь банды.

Вофти-Тофти, стоявший у двери, вытянул из голенища сапога нож и выскочил из автобуса.

Главарь тем временем обернулся к Антипу, Жиге и Синему и заявил:

— А с вами, фраера дешевые, мы побалакаем чуть попозже, на малине.

Александр уже четвертый или пятый день проживал в полуподвале, пропахшем плесенью, расположенном посередке короткого Межевого проезда. Васильков начал сбиваться и терять им счет. Деньги, привезенные с фронта, у него еще оставались, но они довольно быстро таяли, так как Тимофей исправно находил поводы для ежевечерней попойки. Делая регулярные закупки на рынке или в коммерческом магазине, племяш нарочито демонстрировал ему худеющую пачку банкнот и скорбным голосом напоминал о грядущей катастрофе. Дескать, побыстрее бы сыскать работу. Что жрать-то будем? Не проживем на твои доходы.

Дядька соглашался с его озабоченностью. Покуда не наступало вечернее время, святое для выпивки, он таскал племянника по ближайшим учреждениям и предприятиям, где израненного фронтовика могли бы принять на службу. Сторожем, дворником, помощником коменданта, курьером, почтальоном. Кем угодно.

Пока им не везло. Но Васильков все равно настаивал на поисках. Вечером по заведенной традиции он готовил ужин и присаживался вместе с дядей к столу-тумбе.

— А вот ты знаешь, что было в Москве в середине октября сорок первого года? Нет, ты не маши головой. Ты ответь, — настаивал дядька.

— Откуда же мне знать? Я же в конце сентября уже на фронте кувыркался.

— Вот! А в истории Москвы, между прочим, шестнадцатое октября — самый темный день.

— Это почему же он самый темный?

Дворник огляделся по сторонам, словно в помещение мог кто-то незаметно пробраться, и прошептал:

— Да потому, что слух пополз, будто Сталин из Москвы сбег, а заводы и фабрики большевики готовят к ликвидации, то есть взорвать хотят. Усек?

Васильков промолчал. Что-то об этом он слышал, но развивать тему не хотел. Ему сейчас позарез хотелось услышать от дядьки про нечто другое. Но тот никак не сдавался.

— А оно ведь все к тому и шло, — заявил он пьяным голосом, разливая по кружкам очередные пятьдесят грамм. — Линия фронта проходила в получасе езды, метро не работало, люди метались в панике.

К алкоголю Васильков всегда относился спокойно. Сто грамм, положенные на передовой, он исправно выпивал, но восторга при этом не выказывал. Как говорится, пей, пока наливают. За праздничным столом, под хорошую закуску да с развеселой компанией мог употребить и побольше. Однако, оказавшись на постое у дяди и каждый вечер сидя с ним за бутылкой, Александр вдруг понял, что долго не протянет. Печень начала выражать недовольство ноющей болью в правом подреберье, а самым неприятным было то, что по утрам у него появилось желание опохмелиться, дабы пригасить жуткую головную боль.

— Составы в метро остановили, но входы завсегда были открыты. Это чтобы, значит, от бомбежек граждане могли хорониться, — просвещал племянника Тимофей. — Переоборудовали все честь по чести. Там, под землей, и магазины были, и парикмахерские, и медпункты. Более двухсот деток за войну под землей родилось. Я раз в городе под сирены попал, так на «Курскую» спустился. А там, ты не поверишь, библиотека работает!..

Тимофей Григорьевич приходился сводным старшим братом отцу Александра Аверьянова, умершего от гангрены. Родился он не в Москве, а в Юзовке Екатеринославской губернии, где и прожил свои первые четверть века. После школы Тимофей поступил в тамошнее горнорудное училище, одновременно работал на шахте. После нескольких лет у него развилась болезнь легких. Врачи запретили ему опускаться в забой, положили на обследование, пытались лечить.

В двадцать пять лет от роду он перебрался в Москву, к младшему брату. Здесь ему тоже пришлось походить по клиникам и больницам. В конце концов медицинская комиссия признала его инвалидом и назначила небольшую пенсию.

Обзавестись семьей Тимофею так и не удалось. Он поселился неподалеку от родни, устроился дворником и основательно пристрастился к вину.

— Вот ты осуждаешь мое бытие. Нет, я же вижу, что так оно и есть, — проговорил дядя Тимофей, поморщился и тут же боднул покатым лбом тяжелый воздух полуподвала. — Да, я алкоголик. Но какой?

— Да, мне тоже это интересно. Так какой же? — Племянник тоже был хорош, с трудом наводил на него резкость.

— Я осторожный алкоголик, острожный и расчетливый.

— Вот как.

— Да. Вот как ты думаешь, стало бы начальство держать дворника на должности, ежели бы тот уходил в недельные запои?

— Думаю, послало бы начальство такого дворника на три веселые буквы, — подумав пару секунд, уверенно ответил молодой собутыльник.

— Правильно! Давно бы уволили. Но я ведь не такой. Я ни разу не уходил в запои, веришь?

В это нельзя было не поверить. Ведь Тимофей каждое утро исправно шаркал метлой по асфальту и регулярно получал жалованье.

— Верю, — сказал Сашка и почувствовал, как выпитое и съеденное не находит в желудке места.

День выдался непростым, канительным.

Дядька еще с утра завел старую песню:

— А не купить ли нам на вечерок беленькую?

— Отчего же не купить? — сказал племянник, но поспешил поставить условие: — Только давай после похода в школу.

— Это само собой, Саня! Дела поперед всего остального.

Поход в школу с целью устроиться учителем труда был запланирован родственниками, после того как провалились все предыдущие попытки найти работу. До сегодняшнего дня они побывали в местной коммунальной конторе, в ближайшем автохозяйстве, в слесарной мастерской при железной дороге и даже в небольшом почтовом отделении. Но везде их ждал отказ. Свободных трудовых вакансий уже не было, их заняли люди, вернувшиеся с фронта. Либо начальство смущала левая рука соискателя, висевшая на перевязи.

В половине шестого утра родственники вышли на участок, который Тимофею надлежало содержать в чистоте, и сообща привели его в порядок. Сделать это было нетрудно. Ведь в начале лета тротуары с проезжей частью оставались чистыми. На них не было ни грязи, ни листвы, ни снега со льдом. Дядька помахал метлой, племяш потаскал здоровой рукой собранный мусор до ближайшего мусорного ящика.

Покончив с уборкой, вернули инструмент в сарайчик для инвентаря и отправились в мужскую семилетку, в которой некогда учился Сашка Аверьянов.

Директором школы с давних пор служил Антон Иванович Фащевский. Это был хромой пожилой мужчина, добрейшей души человек, хоть на вид порой и очень строгий.