Валерия Вербинина - Иван Опалин. 9 книг [Компиляция]

— Что Зигфрид и Одетта жертвуют собой, чтобы уничтожить Ротбарта [28] В современных версиях этот персонаж чаще называется Злой гений. В балете "Лебединое озеро" он долгое время изображался в виде филина. , — сухо ответил Бельгард.

— Нам нужно торжество добра! — решительно объявил Головня. — Были же постановки, где гибнет один Ротбарт. Или гибнет и он, и лебеди, а Зигфрид с Одеттой спасаются. Ну, или Зигфрид может как-то пожертвовать собой… Хотя нет, это не годится. Вы подумайте, Палладий Андреевич. Я не вижу смысла оставлять финал в том виде, в котором…

Балетмейстер открыл рот, собираясь сказать что-то резкое, но тут подоспело неожиданное спасение в лице Елизаветы Лерман. Она была в обычной, не балетной одежде, но сверх меры накрашена и с зачерненными бровями, что производило тягостное впечатление. Любому становилось ясно, что женщина любой ценой старается казаться красивой, но при этом она выглядела, как клоун.

— Я думаю, что эта девчонка Арклина опять что-то напутала, — без всяких околичностей объявила Лерман, смеясь принужденным смехом. — Платон Сергеевич, кто дублирует Одетту?

— Демурова, а у вас прекрасный номер — венгерский танец, — сдержанно ответил Головня.

— Ах, венгерский!

— Да, Елизавета Сергеевна.

— После того как я танцевала Одетту, вы предлагаете мне выходить в роли невесты на пару минут?

— В вашем возрасте, Елизавета Сергеевна, только и быть невестой, — весьма двусмысленно заметил заведующий балетной труппой. — И там вовсе не пара минут, там полноценный номер, о котором можно только мечтать.

Лерман смерила его испепеляющим взглядом, ее губы дрогнули.

— Что ж, в самом деле, на что я жалуюсь? — неожиданно согласилась она. — Венгерский так венгерский! Это все равно лучше, чем танцевать главную роль у какого-нибудь, прости господи, Глиэра…

Головня нахмурился. Шпилька в адрес известного советского композитора пришлась ему не по душе.

— Сегодня не ваша репетиция, Елизавета Сергеевна, вы свободны, — довольно сухо заметил он. — Очень рад, что венгерский вам так нравится. Вам что, товарищ? — нетерпеливо спросил он, поворачиваясь к Опалину.

— Товарищ с Петровки, — победно объявила Лерман. — Ищет, куда пропал мальчик из кордебалета. — Она смерила Головню насмешливым взглядом и отошла — не слишком, впрочем, далеко, чтобы слышать дальнейший разговор.

— Я действительно ищу Павла Виноградова, — сказал Опалин. — По моим сведениям, последний раз его видели в театре шестнадцатого октября. Вы можете что-нибудь к этому добавить?

Пока Головня, Бельгард и Касьянов обсуждали с Опалиным, что могло случиться с Павлом Виноградовым, арфист блуждал по коридорам, пытаясь скрыться от скрипача. Арфист заглянул в балетную канцелярию, зачем-то прочитал все объявления, которые красовались на доске, и направился в буфет, но на пути у него уже стоял улыбающийся скрипач.

— Так вот, по поводу конституции, которую, конечно, утвердят, я даже не сомневаюсь… Строго между нами — я столько лет вас знаю, я совершенно вам доверяю — нет ли у вас подозрения, Николай Михайлович, что диктатура пролетариата, о которой столько говорят, на самом деле никакого отношения к пролетариату не имеет? И мне кажется, что…

Арфист как-то потерянно посмотрел на него и, размахнувшись, неожиданно ударил скрипача по щеке. Он не рассчитал силу, и вся пятерня отпечаталась на пухлой физиономии собеседника красным пятном. Скрипач отшатнулся.

— За что? — каким-то чужим, не своим голосом спросил он.

— Сами знаете, — отчеканил арфист, глядя собеседнику прямо в глаза.

Он чувствовал ужасное сердцебиение, его щеки горели не хуже, чем у того, кого он только что ударил. Подумать только, он никогда в жизни не бил человека и даже не мог себе представить, что когда-нибудь до этого дойдет; и вот, пожалуйста, дал самую настоящую пощечину коллеге, которого знал не один год. Сейчас арфист был близок к тому, чтобы раскаяться в содеянном, но, увидев неприкрытую злобу в глазах скрипача — лютую, волчью злобу, — внезапно понял, что жалеет только об одном: что не врезал своему собеседнику раньше.

— Я вынужден буду доложить… — проскрежетал скрипач.

— В двух экземплярах, не сомневаюсь, — с вызовом ответил арфист.

Скрипач дернул челюстью, провел рукой по щеке, повернулся и зашагал обратно в зал. «Что я наделал, — в отчаянии думал арфист, — он ведь отомстит мне, обязательно отомстит…» Он пошел в буфет и, вопреки всем своим привычкам, спросил рюмку коньяку. Руки у него дрожали, и чувствовал он себя самым плачевным образом. Буфетчик посмотрел ему в лицо, налил требуемое и не стал задавать вопросов.

Как и предвидел главный осветитель Осипов, Головня не смог сообщить Опалину о Павле Виноградове ничего существенного. Касьянов видел молодого танцовщика лишь во время репетиций и сумел сказать о нем только, что тот «старался на совесть», а Бельгард, судя по всему, вообще не обращал на Виноградова внимания.

Меж тем в зале собиралось все больше народу, в задние ряды партера садились какие-то люди, одни в балетной одежде, другие в обычной, и среди них Опалин узнал Машу, Володю Туманова, комсорга Валентина и концертмейстера Сотникова. Беспокойный гражданин, который не так давно на чем свет стоит костерил Морошкина (Опалин выяснил, что это был режиссер Неворотин), теперь ругался с Осиповым из-за испорченного софита, который должен был давать голубой свет, но не горел.

— Завтра починим, — пробурчал Осипов.

— Завтра! — вскинулся режиссер. — Вчера надо было починить, вчера!

— Так вчера он еще не был сломан, Илья Алексеевич.

— Тем более! — И, оставив Осипова в покое, режиссер отвлекся на другое: — Вася! Вася, посыпь пол канифолью, на сцене скользко!

Мрачный здоровяк Вася стал ходить по сцене с каким-то приспособлением, напоминающим лейку, и посыпать пол. Заметив интерес во взгляде Опалина, Бельгард усмехнулся и сказал:

— Да, видите, сколько у нас тонкостей… И туфли артистам приходится канифолить перед выступлением, чтобы подошвы не скользили.

— А вот и Ирина Леонидовна! — объявил Головня, как-то по-особому приосанившись, как делают обычно мужчины в присутствии особенно яркой и интересной женщины. Обернувшись, Опалин увидел, что к ним идет молодая блондинка в белой пачке, отделанной серебром, и теплых гетрах. Приблизившись, она подняла на Опалина свои выразительные голубые глаза, в которых застыл немой вопрос: кто он, собственно, такой и что вообще делает в ее театре?

— Павлик Виноградов пропал, этот товарищ его ищет, — поспешно пояснил Касьянов. — Иван… э… Опалин, верно? Говорит, у него есть к тебе пара вопросов.