Сигизмунд Миронин - Последнее дело Лаврентия Берии

Аничков как-то съежился и произнес:

— Конечно, премия очень престижна, но она находится в руках западных империалистов, и надеяться на то, что когда-нибудь ее присудят советскому ученому, смешно.

— Ну а как вы сами оцениваете значение своего открытия? — не унимался Лаврентий Павлович.

— Если честно и не выпячивая излишнюю скромность, то думаю, что наше с Халатовым открытие вполне достойно присуждения данной премии. Однако, учитывая политические моменты и то, как относятся к Нобелевке в партии, я не надеюсь даже на выдвижение.

— Ну а если бы я пробил выдвижение через Президиум? — снова задал свой каверзный вопрос Берия.

— Присуждение Нобелевки мне, советскому ученому, резко бы подняло престиж советской науки в мире, — не пытаясь показаться скромным, ответил Аничков.

— Товарыщ Аны чков! — Лаврентий Павлович поставил ударение в фамилии Аничкова на втором слоге, как и требовалось по официальному звучанию фамилии, но он произносил звук «и» чуть тверже, чем необходимо. — Я вызвал вас по делу особой секретности. Мы подозреваем, что некто, я не буду вам называть имени этого некто (меньше знать — крепче спать)… Мы подозреваем, что диагноз этому некто поставлен неправильно. У меня к вам огромная и очень необычная просьба. Сейчас я вам дам протокол вскрытия, а вы, как патологоанатом, поможете мне найти несоответствия диагноза и патолого-анатомического описания.

Академик испытующе взглянул на министра, тяжело вздохнул и спросил:

— У меня есть выбор?

— Выбор есть у каждого, — ответил Берия, отведя глаза.

Аничков снял очки и долго тер их носовым платком.

— Ну что же, давайте посмотрим.

Берия протянул Аничкову отпечатанный протокол вскрытия тела Сталина, где имя Сталина было замазано черными чернилами.

— Мне можно взять это с собой?

— Увы, но по соображениям секретности нельзя. Дело чрезвычайно секретное. Работайте здесь.

Академик вздохнул снова и углубился в чтение. Изредка он делал пометки на листке бумаги, который ему дал Миров. Берия и Миров вышли из кабинета и попросили секретаря заказать им кофе. Пока Аничков читал протокол, Берия пошел в зал заседаний и попросил принести ему кофе туда. Миров же пошел в свой кабинет и начал приводить в порядок бумаги на своем столе. Затем он принялся обдумывать план дальнейших действий. Через 20 минут они вернулись. Аничков увлеченно читал документ.

— Как вы относитесь к лечению товарища Ст… (тут Берия остановил дыхание) и последующему вскрытию, какие у вас замечания?

— Я, товарищ министр, догадался, что это акт вскрытия товарища Сталина. Я внимательно прочитал акт вскрытия.

— И? — голос Берии звучал угрожающе.

— Извините, но это какой-то бред сивой кобылы.

— Что вы имеете в виду? — тихо спросил Берия.

— Товарищ маршал, я бы отметил следующие странные вещи, которые вопиют при изучении истории болезни товарища Сталина. Неправильное очень раннее вскрытие. Далее. Зачем там присутствовала охрана? Это нарушение всех инструкций. Подписи не всех, кто должен подписываться по правилам вскрытия. Неприспособленное помещение для вскрытия. Вскрытие не по правилам бальзамирования. Вскрытие кем-то, кто не знал правил вскрытия для бальзамирования.

Берия, конечно, верил маститым ученым, но всегда предпочитал перепроверять свои источники информации. Когда он увидел, что замечания Аничкова слово в слово совпадают с замечаниями Русакова, он с ужасом осознал, что информатор не врал. Что слухи об убийстве Хозяина действительно имели под собой почву.

В это время Аничков снова стал быстро перебирать листы. Наступило неловкое молчание. Наконец Аничков оторвался от бумаг и заговорил:

— Можно ли подделать гематому? Теоретически да. Думаю, что гематомы там не было, а было диапедезное кровоизлияние в ствол мозга. Была гематома из-за ушиба кости. Она в белом веществе нервной ткани, — Аничков помолчал пару секунд, а потом добавил: — Когда я хотел вмешаться, то мне товарищ Булганин сказал: «Заткнись». Сердце товарища Сталина остановилось в систоле. «Это признак того, что ему ввели настой наперстянки», — сказал Русаков. Настойка наперстянки могла быть введена в составе раствора глюкозы, который вводился подкожно. Строфантин и наперстянка хорошо известны.

Далее. Тут вообще много неясного. Почему нет описания гистологических препаратов? В какой фазе остановилось сердце? Как выглядят клетки печени, если она была увеличена? Это признак отравления, а описания печеночных клеток нет. Странно. У Сталина было обнаружено повышение концентрации тромбина. Затем, видимо, снова стали давать этот неизвестный антикоагулянт (препарат, который не дает крови свертываться, останавливая кровотечение), скорее всего, дали с чаем или растворили в газировке, — Аничков остановился, чтобы передохнуть. — Видимо, после повторного введения антикоагулянта свертываемость снова понизилось, и это привело к коллапсу и кровотечению из желудка, что и было зафиксировано в протоколе вскрытия. Берия помнил, что Сталин никогда не болел. Всю войну на ногах. Хвастался: давление максимально — 140 на 90–100. А так всегда 120 на 80.

Неожиданно вошел Миров:

— Товарищ Берия, разрешите доложить?

— Почему без доклада? Ну да ладно. Говорите.

— Никакого инсульта нет. Было диапедезное (мелкими порциями) кровотечение.

Берия уже знал об этом. Он повернулся и подошел к занавешенному окну. Руки его были сомкнуты за спиной.

— Вы в своем уме? — жестко проговорил Лаврентий — Лечащие же врачи написали — инсульт.

В ответ Аничков только скривился.

Берия повернулся к Аничкову и спросил:

— А где вскрывали тело товарища Сталина?

Аничков сразу ответил:

— Его вскрывали рано утром 6 марта в тесном и не приспособленном для вскрытия трупов помещении Центрального института усовершенствования врачей. Вот написано: «Шестого марта в 11 часов дня на Садово-Триумфальной улице во флигеле во дворе здания, которое занимала кафедра биохимии 1-го Московского мединститута, состоялось вскрытие тела Сталина». Но как я помню, из состава лечебной комиссии присутствовали только Мясников и Лукомский. Вскрывал доцент Усков. Присутствовали также я, профессор 1-го мединститута Струков, биохимик профессор С.Р. Мордашев, который по своему положению должен был труп бальзамировать. Были патологоанатомы, профессора Скворцов, Мигунов, судмедэксперт Русаков, а также эмгэбэшники из охраны. По ходу вскрытия Лукомский и Мясников, наблюдавшие и лечившие Сталина, беспокоились: что с сердцем? Инфаркта не оказалось.

Берия был опять невероятно удивлен:

«И что это значит?» В глубине сознания забилась мысль, что нечто подобное уже было. И тут он припомнил, что кто-то из врачей обмолвился о том, что тело Жданова тоже вскрывалось в ванной комнате на Валдае, в комнате тесной и опять не приспособленной для вскрытия трупов. Почему вскрывали в неприспособленном помещении? Если Сталин умер на Ближней даче и тело было там же, то почему не повезли сразу в хорошо оборудованную секционную?