Ольга Погодина-Кузмина - Уран. Роман-реконструкция

Так думала Эльзе в конце этого странного дня, засыпая в своей постели. Рукой она нащупывала и гладила картонку с открытками Москвы, мысленно посылая привет русоволосому Павлу.

Девочка всё еще слышала во рту вкус крови и чувствовала себя щенком, который перегрызает материнскую пуповину.

Во вторник Таисия отпросилась с работы, пошла в милицию. На проходной спросила Ауса. Вышел лейтенант Савельев — тот холеный оперуполномоченный, что вел допрос по делу Ищенко. Осмотрел ее брезгливо: «Ждите». Она присела на скамейку во дворе, глядя, как входят и выходят из здания милиционеры. Ожидала увидеть майора, но тот не появился. Игната вывели через полчаса.

Муж похудел, сдулся изнутри, обвис лицом. Щеки красные, в прыщах, в черных ямках. Затхлый запах от телогрейки и сапог, будто их сняли с лежалого мертвеца.

Смотрел угрюмо, в сторону. Ни радости, ни облегчения, одна собачья тоска в глазах. Не спрашивая ни о чем, Тася повезла мужа к себе на Тринадцатый поселок.

В автобусе было свободно, но Игнат не захотел садиться. Встал у окошка, уставился на дорогу, двигая челюстями. Вспомнила Тася из детства — бобыль Тимоша, «порченый мужик», отравленный газами на империалистической войне, вот так же морщил губы, языком во рту перебирая дырки от выпавших зубов. Тимоша служил в колхозе пастухом, жил в деревне на самой окраине, один с лохматой овчаркой. Сторонился людей, носил при себе неизжитое горе. Мальчишки дразнили увечного, а Тася жалела, хоть и побаивалась.

Теперь Игнат жевал губами и глядел мимо лиц, будто в свое болящее нутро — как есть «порченый мужик». И запах от его дыхания шел тяжелый, гнилостный — чужой. «Часом, вздернется под лестницей, как тот Тимоша, напугает детей», — подумала Таисия.

Дети ждали отца. Николка завидел из окна, по коридору выбежал навстречу, хотел приласкаться. И отступил, поглядев в лицо Игната.

Настя окликнула братца, увела за печку. Мол, сиди, играй с черным щенком. Собака эта одна выжила из помета, который Игнат собирался утопить.

Пока Таисия умывалась и поливала на руки мужу, Настя вынесла еще горячий чугунок картофельной похлебки с луком, накрыла на стол, отерла салфеткой ложки. «Как взрослая, — подумала Тася. — Не отца встречает, мужика».

Пока Игнат ел, неловко скособочившись на стуле, Тася нагрела воды, поставила таз на середину комнаты. Отправила ребятишек во двор погулять со щенком. Достала чистые простыни.

— Раздевайся, помоешься.

— Не лезь! — Котёмкин скрипнул зубами. — Не видишь, худо мне!

Таисия не отступилась. Подошла, силой подняла его руки, начала раздевать, как лежачего больного — закатала и сдернула вверх гимнастерку, черную от пота нижнюю рубаху.

Игнат застонал. Тася ахнула: возле крестца и внизу ягодиц Игната вспухали горячими холмами пять или шесть красно-сизых карбункулов.

— Что ж ты молчал?

— Стыдоба… От чирьев помираю! — Игнат всхлипнул, припал к ее плечу. — А зудит, Таюха, мочи нету! Спасай хоть как…

Таисия осмотрела карбункулы. Два самых крупных уже почернели в середке, прочие лезли наружу гнойными головками. Как бы не заражение крови! Врача бы вызвать, да не поедет новая докториха ночью на Тринадцатый поселок. А беспокоить Циммермана ради такой непочтенной болезни неловко. Решила справляться сама.

Заставила Игната встать в таз, осторожно обмыла, обернула простыней. Подбросила в печку дров, выскочила вылить за забор черную, в жирной пленке воду. На обратном пути стукнулась к соседу.

— Алексей Федорович, нет ли у вас водки или самогона?

Тот стоял в накинутом на плечи пальто, растерянно моргал.

— Что-то случилось? Я слышал, Игнат вернулся.

Тася молча кивнула. Воронцов слегка приподнял тонкие брови.

— Да, водка есть… немного спирта, для компрессов.

— Одолжите, пожалуйста.

Воронцов подошел к самодельному шкафчику, отомкнул ключом дверцу. Тася успела заметить, что вся верхняя полка шкафа забита бумагами, вроде как чертежами. Он достал аптечный пузырек на двести граммов.

— Если чем-то нужно помочь…

Тася взяла пузырек, теплый от прикосновения его руки. Ах, Алёша, неужто обо мне тревожишься? Или так спросил, из вежливости?

— Да ничего, сама справлюсь. Благодарствуйте, отдам.

Игнат лежал на постели ничком, зарывшись лицом в подушку.

— К анженеру бегала? Курва…

Пока Тася точила ножик на камне, Игнат бубнил в подушку скверные слова, одно противнее другого. Видно, от тепла и сытости развязался язык, припомнились былые обиды. Выходило, что Таисия виновата во всех его страданиях: заела жизнь, лишила здоровья, упекла в острог. Дошел до того, что и детишек прижила ему на стороне.

Тася помнила время, когда оскорбления мужа доходили до сердца, ранили несправедливостью. Но теперь Игнат ругался без всякого отзыва, будто воздух молотил. Однако когда муж сильней возвысил голос, в дверь стукнулся, заглянул Воронцов.

— У вас всё хорошо, Таисия?

— А заходите, Алексей Федорович, — позвала она, вдруг осмелев. — Вот Игната из тюрьмы выпустили, чирья по всему филею. Думаю вскрыть, а то как бы внутрь не прорвало.

Инженер подошел, хмуро, но без страха и даже с некоторым сочувствием осмотрел фурункулы на теле лежащего Игната.

— Дело дрянь. Давно это у вас?

— Тебе что за печаль? Пришел глазеть! А ну как встану…

— Лежите, Котёмкин. Вам тут помочь хотят, а вы сквернословите, как дикарь. — Воронцов обратился к Таисии: — Может, его в больницу отвезти?

— Я сама, тут дело нехитрое. Вот только что за руки его подержите.

— Погодите-ка, сейчас.

Воронцов вышел, вернулся с жестяной кружкой. На дне плескалась вода. Подал Игнату.

— Выпейте.

— Чего это?

— Морфий. Выпейте, поможет.

Игнат осторожно глотнул, поморщился.

Воронцов придвинул к кровати два табурета, Тася села. Игнат снова выплюнул ругательство, но успокоился, сопротивления больше не оказывал. Алексей посмотрел на Тасю, кивнул.

— Кажется, подействовало. Можно начинать.

Тонкими руками Воронцов сжал запястья Игната. Таисия спиртом протерла, полоснула ножом самый крупный карбункул. Игнат дернулся всем телом, прикусил подушку.

— Молчите, вам уже не больно, — проговорил инженер гипнотическим голосом.

Тася вскрыла три черных нарыва, выдавила гной, почистила. После прикрыла раны марлей, прибинтовала.

Котёмкин подвывал, сучил ногами, но Воронцов крепко прижимал его плечи и голову. «Сам худой, а сила-то большая этакого борова держать», — с неуместной нежностью подумала Тася. И не испугался, не побрезговал помочь.

Вслух сказала:

— Спасибо, Алексей Федорович. Уже не знаю, что бы делала без вас.

— Мне не трудно, не стоит благодарности. Главное, чтобы ваш муж поправился.