Ольга Погодина-Кузмина - Уран. Роман-реконструкция

Конец одной игры обозначал лишь начало новой, еще более увлекательной.

Полчаса он отвел на сон — такая же необходимость для восстановления человеческих сил, как пища и вода. Агент прилег на мох, прикрыл глаза.

Память его была очищена от воспоминаний детства — никаких подробностей, личных привязанностей, полная дистилляция. Так много лет назад он наблюдал, как по приказу командующего освобождают сейфы и ящики столов сотрудники Geheime Staatspolizei перед немецким отступлением. Горы папок с документами были сложены в тюремном дворе, облиты керосином и уничтожены в огне. Ту же операцию он мысленно произвел со своей прежней жизнью, поступая в разведывательную школу при управлении Abteilung Abwehr II Sonderdienst.

Но теперь, лежа на поросшей мхом поляне, пытаясь расслабить мышцы тела и лица для погружения в недолгий сон, он вдруг обнаружил, как в голове мелькают, сменяя друг друга, яркие картины прошлого. Он будто заново проходил весь путь, приведший его в данную точку мира, вспоминая даже то, чего не видел, но знал по рассказам других.

Ночью с оружием вошли, подняли спящих, вытряхнули из постели малолетних ребят. Взять разрешили только самое необходимое.

С хутора в Псковской области, где жили поколениями предки, смешиваясь кровным родством с немцами, шведами, литвинами, ингерманландцами, всесильный росчерк чернил на отпечатанном листке постановления бросил их на другой край света, на спецпоселение, в далекую Сибирь.

В пути, в пропахшем махоркой и человеческим страданием вагоне, родился Ваня, шестой ребенок в семье Кнутовых.

После отец за рюмкой сочинил, что Ванятку тянули из мамкиного живота сразу сто человек, будто в сказке о репке. А мальчик думал, как хорошо бы снова поселиться в теплом животе под передником, свернуться клубком и более не выходить наружу.

Мать смущенно отворачивалась, вспоминая внезапные роды, которые развлекли и подбодрили полумертвых людей, едущих навстречу неизвестности в вагонах для перевозки скота.

В Сибири первый год Кнутовы устроились в наспех вырытой, обшитой лесом и выстеленной ветками землянке. После уж отец, знавший и печное, и плотницкое ремесло, поднял единоличное хозяйство на хуторе, отстроил дом, женил двух старших сыновей. Младшие сызмальства ходили за скотиной, пахали, бортничали, охотились на пушного зверя. Чтению, письму и языкам их обучала дома мать, сама получившая хорошее образование в псковской гимназии.

Ваня помнил раннее детство, когда его брали на пашню и сажали под дерево, сунув в руки глиняную свистульку. Он с любопытным страхом глядел на недавно купленную лошадь Гапку, фыркающую ноздрями, казавшуюся огромной и горячей, сродни пылающему солнцу.

Десяти лет мальчик сам выучился направлять смирную кобылу, пока за плугом шел пятнадцатилетний Михалка, затейник и песенник. Отец веревкой, подвязанной к колышкам, педантично ровнял борозду.

«Дядя, глянь, сзади упало и пар пошел!» — кричали соседские парни, проходя вдоль хуторских полей. И всякий раз тугой на одно ухо Никодим Глебович простодушно оглядывался, и над пашней слышался хохот.

За год до войны лес уродил прорву орехов. Отец наклонял ветки, приближая к лицам ребят шершавые листья, сверху зеленые, с изнанки серебристые. В листве виднелись полные гроздья, дети за час набирали мешок. И орехи, и зерно, сбереженное для посева, прятали на дальней охотничьей заимке.

Парни из колхозной голытьбы выследили их, прячущих от реквизиции собственное добро, донесли. Отца повесткой вызвали в райцентр, домой он больше не вернулся. Ночью пришли люди с оружием из сельсовета, угнали скотину. На телегу погрузили мебель, зимние тулупы и механическую крупорушку, которую Никодим Глебович недавно приобрел по программе кооперации на паях с другим зажиточным соседом, арестованным в тот же день.

Старшие братья подписали отказ от отца и завербовались вместе с женами в Кузнецк, строить завод. В начале зимы к ним уехал Михалка. А мать с младшими Ванькой, Марией и Анной сельсовет переселил в отдаленную часть района, на неосвоенные земли.

Снова пришлось вернуться в землянку, есть траву и кору с деревьев, попрошайничать по соседним селам.

С тех дней Ваня Кнутов тайно и крепко возненавидел советскую власть, которая отняла его дом, отца и братьев, а после обеих сестренок, которые той же зимой опухли и умерли от голода.

В отчаянии мать с плачущим Ванькой легла на пороге сельсовета, и ей каким-то чудом исправили бумаги, собрали денег на билет. Весной сорок первого года они вдвоем вернулись в Псковскую область, на реку Великую, к родне.

Дядя, счетовод при колхозном правлении, принял гостей неласково. Его толстая рябая жена поначалу вовсе не хотела брать дальних родичей в дом. Всё же их поселили в кухне, в углу, приставили к работе, но каждый день попрекали куском. Мать уж договорилась с сентября переехать учительствовать в соседнее село, где ей обещали освободить квартиру. Но тут объявили войну.

Дядя сложил ценные пожитки на подводу и, забрав свою семью, уехал в эвакуацию. Ваня с матерью остались сторожить избу.

Над лесом загудели самолеты, начались бомбардировки. Всё ближе грохали взрывы, придвигалась линия фронта. Несколько дней гнали по улицам большое стадо коров и прочей скотины — чтобы не доставалась немцам. Дороги были запружены людьми, повозками, машинами.

В начале июля советские войска оставили Псков, был взорван мост через реку Великую. В поселок, где жили Кнутовы, вошел механизированный корпус четвертой танковой группы под командованием генерал-полковника Эриха Гёпнера. Два немецких офицера-связиста, молодые веселые парни, заселились к ним в избу. Во дворе они поставили необыкновенную машину — блестящий, пахнущий горячим маслом гусеничный мотоцикл Kettenkrad.

Поначалу тринадцатилетний Ваня боялся их лающих голосов, громкого смеха, выбритых лиц. Шоколад, которым его угостили, не сразу решился взять в рот. Чернущий, ну как умрешь? Но после, распробовав вкус, пристрастился к шоколаду и до сладкой судороги полюбил шуршание тонкой фольги, сухой хруст разламываемой плитки, солнечную сладость во рту.

Связисты на прощание прокатили его на мотоцикле и отправились дальше, на Москву. Но им на смену пришли новые немцы, уже на легких быстроходных мотоциклах, за ними — другие, в машинах.

Ваня начал помогать денщикам в хозяйственной работе, чистил сапоги и мундиры, обслуживал офицеров за столом, бегал с поручениями в комендатуру. Мать потихоньку вспоминала подзабытый немецкий, учила сына. Ему дарили мелкие подарки — губную гармошку, флакон с остатками одеколона, давали пострелять из револьвера. Немцы стали его любовью, заменой потерянной семьи.

Мать оформилась переводчицей при новой власти, запросила из архива метрические книги, по которым значилось, что их род ведется от шведа Олафа Кнутсена, принявшего русское подданство при царице Екатерине. По рекомендации коменданта Ваню принял в услужение офицер айнзацгруппы А, оберштурмфюрер СС Август Вильге. Подразделение было расквартировано в центре Пскова, туда переехал Ваня с матерью, которую тоже взяли на работу в команду.