Валерия Вербинина - Дом на Солянке [litres]

Варя опустила руки и сидела, бессильно глядя перед собой. Сегодня до нее окольными путями дошли слухи, что двоюродный брат решил остаться в Германии, куда его так опрометчиво командировали. Значит, их с Максимом уплотнят, и это еще не самое неприятное – не исключено, что их начнут таскать в ГПУ. Знали ли вы о намерениях товарища такого-то остаться за границей? А если знали, почему не предупредили соответствующие органы? Ах, вы уверяете, что не знали? А с какой стати мы должны вам доверять?

Старинные часы степенно откашлялись, загремели внутренностями и пробили шесть. Варя вздрогнула. Максим очень любил их и уверял, что это часы Коробочки из «Мертвых душ» – те самые, которые шипели, хрипели и издавали звуки, похожие на удары палкой по черепкам. Он вообще был большой выдумщик – качество, за которое жена когда-то его полюбила. Зацепившись за малюсенькую ниточку, его воображение плело восхитительные кружева. Но сейчас Варя чувствовала беспокойство.

«Где же он?»

Обычно он приходил домой в пять – старался не затягивать сдачу материала в завтрашний номер и ненавидел давиться в трамваях в час пик. Порою, когда в мире случалось нечто экстраординарное, Басаргину приходилось оставаться во Дворце труда и срочно писать материал, который уходил в типографию позже обычного. Но тогда он звонил домой и всегда предупреждал жену.

«Может быть, я пропустила звонок?»

Она вышла в коридор и, видя, что аппарат свободен, решилась и позвонила Должанскому.

– Он ушел днем с этим… как его… товарищем из угрозыска, – ответил Петр Яковлевич. – Его послали собирать материал, так сказать, на месте… Вы разве не знаете?

– Да-да, я знаю, – быстро ответила Варя. – Максим мне говорил. Большое спасибо, и… извините, что побеспокоила.

Если верить Максиму, Должанский был единственным по-настоящему приличным человеком во всей редакции, но отчего-то у Вари после общения с ним неизменно оставался какой-то осадок, природу которого она затруднялась определить. Петр Яковлевич всегда был с ней безукоризненно вежлив и ни разу не сказал о Максиме дурного слова, но инстинктивно она не доверяла заведующему отделом поэзии, и все тут. Сложно, знаете ли, верить человеку, который – по словам Басаргина – кое-что понимает в литературе, однако ж пропускает в печать следующие строки:

И Петр Яковлевич, кротко переправив «портного» на «столяра» (автор стихов понятия не имел, что верстаки бывают только у столяров), отправил стихи в набор.

– Что они пишут, что они пишут! – восклицал в таких случаях Басаргин. – Немеет человеческий ум! И это печатают!

Да-с, этих печатали, а его зажимали, причем началось все еще в прошлом году, когда у него не взяли книжку рассказов. В этом – в газете перестали печатать его фельетоны, а из рассказов в «Красном рабочем» принимали только самые бледные и незначительные, изъяв из них всю его фирменную иронию, сатирические реплики и вообще все чисто басаргиновское.

И вот, когда он однажды пришел домой в отчаянии и бешенстве, потому что даже в его бледный рассказ Федотов-Леонов запустил свою длань и везде исправил «молодой человек» на «комсомолец», а «девушка» – на «комсомолка», Варя необдуманно сказала:

– Может быть, тебе плюнуть на них и попробовать попасть в театр? Если уж такие болваны, как Летаев с Глебовым…

Она осеклась. Муж глядел на нее больными глазами.

– Не надо равнять меня с этой сволочью, – тихо проговорил он, дернув челюстью. – Я знаю, в жизни я порядочно согрешил, но не настолько же, чтобы меня числили в одной… одной кодле с этими…

После ужина он снова вернулся к разговору, добавив:

– Вообще единственный театр, куда я хотел бы попасть, это Художественный… Но об этом можно только мечтать.

– В Москве есть и другие театры, – сказала Варя.

Басаргин нахохлился и заявил, что ничего не выйдет. Само собой, не прошло и недели, как он начал сочинять пьесу.

Вышла искрометная комедия с блестящими диалогами, массой комических ситуаций, немножко водевильная и в меру нравоучительная. В ней не было ни комсомольцев, ни трескучих лозунгов, просто люди, которые влюблялись, ссорились, мирились… И хотя Варя сознавала, что у ее мужа большой талант, она была совершенно очарована, прочитав пьесу.

– Если ее поставят на сцене, тебя ждет большой успех…

– Если поставят, – проворчал Басаргин, – а до того ей надо понравиться в театре… И Главрепертком не должен иметь к ней претензий…

Он отнес пьесу в Театр сатиры знакомому знакомого Должанского, потом Петр Яковлевич сказал, что заведующий литературной частью оттуда уволился и на его место пришел кто-то другой. Басаргин помрачнел.

– Позвони в театр, спроси у них напрямую, нужна им пьеса или нет, – предложила Варя.

– Зачем? Услышать, что она им не нужна? Была бы нужна, давно бы меня отыскали…

…Варя отвлеклась от своих мыслей, глянула на циферблат, который тонул в полумраке. Кошка сидела на рояле, сверкая оттуда желтоватыми глазами. Басаргина поднялась с места и включила свет.

Без четверти семь. Где же Максим?

Вдруг она с необыкновенной отчетливостью представила, что его больше нет, она осталась одна, и волны ужаса затопили ее с головой. Одной сражаться с этим безумным и бессмысленным миром, зная, что твой последний бастион пал и ты обречена – да, обречена, по поводу своей способности выживать у нее не было никаких иллюзий.

«Может быть, позвонить еще раз на работу? Но если он ушел, что они мне могут сказать…»

Глухо за дверью: бу-бу-бу. Голоса. Шаги. Знакомые шаги. О боже мой!

Варя метнулась к двери, впопыхах стукнулась о кресло с высокой спинкой, ойкнула, схватилась за колено. В замке поворачивается ключ. Пришел? Пришел! Какое счастье!

– А вот и мы! – сказал Басаргин, проходя в комнату, разгороженную шкафами и ширмами, и по его немного деланому тону Варя поняла, что он перед кем-то рисуется, скорее всего, перед угрюмым молодым человеком в форме с зелеными петлицами, который шагал за ним немного шаркающей походкой.

– Это Варвара, моя жена… А это Опалин. Иван Опалин, – уточнил писатель. – Из уголовного розыска…

– Очень приятно, – пробормотала Варя, подав руку спутнику мужа, и тот осторожно пожал ее, словно она была фарфоровая.

– Я пригласил его к нам на ужин, – сказал Басаргин.

Варя напряглась.

– Максим, – шепнула она, отводя мужа в сторону, – но у нас только хлеб… и несколько яиц…

– У меня ветчина есть, – подал голос гость. – И сыр. Даже два куска, но один лучше выкинуть – испортился он…

Опалин стал вынимать из карманов запакованные в бумагу свертки. Само собой, обожатель сыра Басаргин оказался возле них первым.