Дарья Дезомбре - Сеть птицелова

Итак, в восьмидесятых годах осьмнадцатого века в своем наделе в Гаскони поселился виконт де Блани, гвардии капитан. По словам Пустилье, он был малым смелым, любил всех людей, обожал всех женщин, наслаждался всеми безвредными для чести удовольствиями. Однако вскоре, перечитав просвещенных философов, поверил в превосходство человеческого разума над религиозными догмами. Выйдя в отставку и поселившись в своем замке недалеко от Олорона, он тотчас же начал воплощать идеи деизма в жизнь. Выходило, что ежели Господь лишь создал Вселенную, а после перестал вмешиваться в дела созданных им человеков, то и человекам, в свою очередь, не нужна церковь, чтобы стать счастливыми. И де Блани немедленно стал счастлив – со своей экономкой Мари Элизальд. Скоро Мари понесла и родила первенца, которого назвали Этьеном. А пять лет спустя вновь осчастливила своего сеньора: на этот раз дочерью, Дельфиной. Обоим было стараниями виконта пожалована фамилия де Бриак по наименованию деревни – самого захудалого угла сеньории.

Оба воспитывались в замке под присмотром любящих родителей не как бастарды, но как законные наследники: отец не поскупился на лучших учителей. К несчастью, последовавшие вскоре трагические события заставили виконта переосмыслить юношеские идеалы: одно дело – подписание Декларации прав человека и присяга Людовика конституции, и совсем иное – головы того же Людовика и его легкомысленной супруги, отсеченные косым ножом «мадам Гильотен». Революционная звезда свободы, взойдя над Францией, оросила ее кровью – преимущественно аристократической. Опасаясь за своего невенчанного супруга, внезапно слегла кроткая Мари…

Так и случилось, что к 18-му брюмера [38] Дата государственного переворота, приведшая к власти Бонапарта и разгону парламента. виконт похоронил свою Мари – и превратился в завзятого роялиста. А еще через несколько лет, рассказывала княгиня (у мужчин вдовство коротко, как девичья память, не стоит требовать от них женского самоотречения, ма шер), он – теперь уже официально! – сочетался браком с девицей де Варен. И, несмотря на преклонные лета, произвел на свет еще двух сыновей. Тем временем Дельфина превратилась в прелестную барышню, а Этьен оканчивал образование в Высшей Политехнической школе в Париже – он всегда, по словам Пустилье, стремился к наукам и был «умен, как дьявол» (Дуня подняла бровь: у нее на этот счет имелось ровно противоположное мнение). Теперь, с появлением законных наследников, положение бастардов становилось все невыносимее.

– Незаконнорожденные дети, как известно, вообще находятся в фальшивом положении, – покачала головой княгиня. – Стоя выше и ниже людей обыкновенных состояний, они оказываются вне общества и не иначе как штурмом могут в нем брать свои места. Вот почему Этьену пришлось навеки оставить мечты об осушении болот и плантациях табака. Ныне пред ним открывалось одно лишь поприще – военное (возможность искупить кровью подпорченную кровь), к которому он был вовсе не склонен. Так он оказался в конной артиллерии. Но вот несчастная Дельфина… – вздохнула матушка и, забыв про серебряные ножнички, откусила нить, как крепостная мастерица, зубами. – Дельфина была с детства влюблена в своего дальнего кузена с отцовской стороны. И сей союз, по словам Пустилье, вполне мог бы состояться, не лиши виконт первым невенчанным браком свою дочь титула, а вторым – состояния.

– Что же с ней сталось? – не отрывая глаз от лица матери, прошептала Авдотья.

– Она сбежала из дому, когда ее возлюбленный расторг помолвку, – пожала полными плечами княгиня. – Этьен с отрядом людей отправился на ее поиски.

Княгиня замолчала, отложила вышивание.

– Тело обнаружили спустя год, после зимних паводков в реке Ло. Опознали по простому медальону, принадлежавшему ее матери. Все прочие драгоценности исчезли. Один Господь знает, как она встретила свою смерть.

– О боже! – Авдотья спрятала лицо в ладонях.

– Ангел мой. – Мать погладила Дуню по голове. – Пустилье говорит, что майор не перестает винить себя в смерти сестры и бросается в бой с отвагой, граничащей с самоубийством. Отсюда и обилие наград, и быстрое продвижение по службе. – Княгиня помолчала. – Поверь, как бы я ни хотела, чтобы ты следовала не только голосу рассудка, но и зову сердца, и каким бы достойным человеком ни почитала майора, брак между вами, маловероятный и ранее, ныне решительно, решительно невозможен. К тому же для совместной жизни куда проще остановить свой выбор на соотечественнике.

Она сочувственно потрепала дочь по руке.

– Вспомни-ка, что твой батюшка говорит о французском нраве: природа в каждого из них влила много добра и зла и все это так переболтала, что сам черт не отделит одного от другого.

Дуня невесело улыбнулась: папенька при разлитии желчи не щадил ни единой нации.

– Кроме того, не стоит забывать, что он – папист… – завершила свой обличающий монолог маменька.

Да, плюс к открывшимся недостаткам де Бриак был католиком. А к католикам в Российской Империи относились с подозрением, разрешая разве что открывать пансионы иезуитам. Католицизм, на взгляд дворянина начала XIX века был тесно связан с мистикой и нездоровой экзальтацией – первая прощалась, вторая считалась откровенным моветоном.

Кротко выслушав маменькины наставления, Авдотья отложила сочинение ударившегося последние годы в историки романиста, поднялась, поцеловала маменькину маленькую теплую руку и пошла к себе. Дала Настасье раздеть себя и расчесать, подоткнуть одеяло, спустить кисею вкруг постели и, наконец, перекрестить на ночь. Но лишь только закрылась за ее девушкой дверь, распахнула глаза. Впуская ночную свежесть, неслышно колыхался кисейный полог полуоткрытого окна, а Дуня морщилась, вспоминая участливое выражение на лице маман, уверенной в chagrins d’amour [39] Любовных печалях ( фр .). единственной дочери.

Княгиня и в мыслях не держала, что печали и заботы у Авдотьи были совсем иного – скажем прямо, криминального – толка. Но история с де Бриаком не отпускала княжну. И дело было вовсе не в том, что тот оказался, как тактично звалось это промеж людьми ее круга, «воспитанником». Таковых имели и лучшие рода России – Трубецкие, Репнины, Голицыны. По традиции от благородной фамилии отнимали первый слог – и Бецкие, Пнины, Лицыны, занимая в обществе положение, схожее с законными младшими сыновьями, часто делали блестящую карьеру. В конце концов, сам великий полководец Румянцев-Задунайский был внебрачным сыном Петра Первого. Нынешний же император открыто жил с фрейлиной супруги своей, Марией Антоновной Нарышкиной, и имел с ней четырех дочерей. А младший брат его, великий князь Константин, сожительствовал с младшей сестрой той же Нарышкиной, Жанеттой, формируя эдаким макаром не совсем пристойный внутрисемейный квартет.