Микаель Ниеми - Сварить медведя

– А это так? Она шлюха?

– Мария? Что вы, учитель. Никогда. Только не Мария.

– Юсси влюблен…

– Этого я не знаю.

– Ведь ты именно поэтому подслушивал. Разве я не прав? У Юсси, как мне кажется, нет такой привычки – подслушивать под окном, когда люди приходят исповедаться?

– Нет-нет, учитель… что вы…

– Тогда спрошу прямо. Ты был близок с Марией?

– Я… я с ней танцевал.

– Я имею в виду плотскую близость. Если это так, я должен знать.

Голова опять закружилась – на этот раз от безумной пляски мыслей. Я вспомнил ее внезапный приступ рвоты.

– Я… ничего бы так не желал, как быть с ней.

– И что же тебе мешало?

Что ответить на такой вопрос? Если бы я решился ее спросить… Если бы она позволила мне донести ее ведро…

Прост раскурил свою любимую трубку. Огромную. Чашка величиной с голову ребенка. Пыхнул несколько раз и с писком выпустил дым через ноздри.

– Ты должен рассуждать разумно, Юсси. Мария – вовсе не то, что ты думаешь.

– Как – не то? Что учитель имеет в виду?

– Я обязан хранить тайну исповеди. Это мой долг. Но я очень взволнован, Юсси. А вернее сказать – напуган.

– Вы боитесь за Марию?

Пойду, куда захочешь. Куда захочешь, Юсси. Пока смерть не разлучит нас…

Прост опять прищурился. Я не выдержал его взгляд и посмотрел в окно. Стало совсем темно, все небо заволокло тяжелыми свинцовыми облаками. Скоро начнется дождь.

Учитель так и не ответил. Провел рукой по лицу, будто снял невидимую паутину, и сменил положение. Стул под ним крякнул. Дрожащей рукой зажег настольную масляную лампу. Я смотрел на его профиль, четко выделившийся на фоне светлого ореола лампы. Большой нос, бугристый, как его любимый картофель. Этот нос унаследовали почти все его дети, даже девочки.

– Вот и осень, – пробормотал он. – Холодная осень после кошмарного лета.

– Да… лето было – не позавидуешь.

– Вечная память Хильде и Юлине. И, конечно, Нильсу Густафу. И еще ты, Юсси, с этой твоей историей. Неужели я не мог все это предотвратить?

– Учитель и так сделал все что мог.

– Неужели я не мог угадать присутствие дьявола чуть раньше? И, как священник… разве не я должен быть первым и разоблачить нечистую силу?

– Уловки сатаны неисповедимы, как и пути Господни.

– Это правда.

– Он ищет наши слабости и находит.

– В том-то и беда, – кивнул прост. Я бы сказал, одобрительно кивнул, если бы лицо его не было таким печальным. – Тут дело во внутреннем устройстве человека. В психологии. У меня тоже есть слабости, каким бы сильным я себя ни воображал. В любой осажденной крепости есть какая-нибудь забытая бойница, ворота, которые упустили запереть на второй засов, окно в погреб… Хозяин пирует, а враг уже здесь, рядом, дожидается ночи.

– Мы всего лишь люди, учитель.

– Да, люди… но в каком смысле? Что делает, к примеру, меня человеком? Где мой слабый пункт? Вот о чем я думаю…

Он выпустил огромный клуб сизого дыма и протянул трубку мне, но я отрицательно покачал головой.

– Гордыня, – сказал он сухо. – Моя чертова гордыня.

Я вздрогнул. Прост никогда не употреблял таких слов. Он снял с губ табачные крошки и вытер руку о штаны.

– Гордыня есть у нас у всех… – еле слышно утешил я учителя.

– Представь: я вообразил, как мой портрет висит в ризнице. Первый из множества портретов настоятелей, которые займут мой пост после моего ухода. Что я буду висеть там, как Авраам, родоначальник всех будущих жителей Пайалы.

Он печально усмехнулся, показав желтые, прокуренные зубы.

– Убийцу Нильса Густафа обязательно поймают.

– Боюсь, ты ошибаешься… – Он задумался ненадолго и добавил: – Боюсь, что будет еще хуже.

– Хуже?

– Подумай, Юсси… а что, если все страдания вызваны нашим движением? Борьбой за духовное пробуждение нашего народа? Наши силы велики, мы многого добились, но ведь никто не опроверг законы физики: сила противодействия всегда пропорциональна силе действия… иногда, возможно, и больше.

Я смотрел на него с ужасом. Он даже выглядел необычно. Глаза ушли глубоко в глазницы, расширенные, серо-черные, без блеска, зрачки точно вырезаны из нашей бедной земли… эти глаза видели все. Почему-то я представил учителя в гробу, а я стою рядом и жму его ледяные пальцы. С трудом стряхнул видение, но тяжелое чувство осталось.

– Никуда не выходи из дома, Юсси, – серьезно сказал прост. Даже понизил голос. – Кончай рыскать по окрестностям. Боюсь, дело идет к шторму.

Ночь тянулась и тянулась, как дурной сон. Рассвет подкрался незаметно, над лугом медленно, как привидения, покачивались последние предутренние туманы. Моя возлюбленная вышла на крыльцо и двинулась в коровник. Я сразу заметил: что-то в ней опять изменилось. Тяжелые шаги, а когда подкрался поближе, увидел, что лицо опухло, будто она всю ночь прорыдала. Я опередил ее, подбежал, открыл заскрипевшие ворота и нырнул в коровник, чтобы меня не увидели из окна хозяйского дома. Она смотрела на меня как на призрак. Сильно и сладко пахло скотиной, в коровнике было очень тепло – огромные тела животных согревают воздух так, что можно почувствовать даже снаружи. Топчутся в своих стойлах, грузно толкаются в перегородки: заметили чужака. Или просто с нетерпением ждут, когда ловкие и нежные пальцы коснутся огромного, со вздутыми сосудами, вымени.

– Мария… – прошептал я, прикрыв мой безобразный беззубый рот.

Она отвела глаза. Я коснулся ее локтя своим. Внезапно она вздрогнула и обвила меня руками, и я вскрикнул от боли в сломанных ребрах.

– Ты все-таки пришел, – прошептала она.

– Я ждал тебя всю ночь.

– Зачем?

Меня смутил этот простой вопрос. Как на него ответить?

– Ну… ты сказала… и я тоже. Я пойду с тобой, Мария. Пойду, куда ты захочешь.

– Юсси, Юсси… ты не понимаешь.

– Я… я могу сказать, что ребенок мой.

Она оттолкнула меня и уставилась, будто и вправду на призрак.

– Откуда… откуда ты знаешь?

– Я могу жениться на тебе, – без выдоха прошелестел я.

Но она смотрит на мой рот… конечно, она смотрит на мой рот. На мой беззубый рот.

– На шлюшке?

– Никакая ты не шлюшка.

– Он обещал… он обещал, что мы поженимся.

– Кто?

– Теперь уже неважно.

– Я могу жениться, – повторил я. – Не только могу… я хочу на тебе жениться, Мария.

Она обняла меня – на этот раз осторожно. Ее щека прижалась к моей, все еще цветущей безобразными синяками. Я боялся пошевелиться.

– И куда мы пойдем?

– На север. В Норвегию.

– В Норвегию? Когда?

– Хоть сейчас.

– Сейчас? Ты с ума сошел…

– Тогда вечером. Ты подоишь, потом притворишься, что пошла спать. Когда все на хуторе уснут, я буду ждать тебя здесь.

– Сегодня вечером?

– Мы можем идти всю ночь. Тогда нас никто не догонит.