Валентин Лавров - Русская сила графа Соколова

— Вот, ваше превосходительство! Это он в Киеве взял витрину ювелирного магазина Маршака.

Сычев артистически изобразил гнев, надул щеки:

— А где остальное?

— Сдохнуть мне, не знаю!

— Я с этого проходимца шкуру сниму, опять отправлю его в тюрьму. — Спрятал мешочек с бриллиантами в карман, сказал: — Слушай, Самуил, у меня к тебе поручение государственной важности.

Зильберштейн заторопился:

— Сидайте на креслице…

Сычев изложил суть дела.

Зильберштейн слушал, покачивая головой. Когда Сычев закончил речь, фотограф самым деловым тоном произнес:

— Моментальные снимки я сделаю высокого качества, у меня есть анастигматический объектив и высокочувствительные пластины «Мэрион». Но, Сергей Фролович, моментальные снимки можно делать только при хорошем освещении и со штатива.

Сычев успокоил соратника:

— Освещение там хорошее, если, конечно, солнце будет. — Подумал, добавил: — Хорошее или плохое, а ты, Самуил, снимки мне сделай! Иначе, — сжал кулак, сунул его в нос фотографу, — иначе… отправлю в тюрьму как подельщика этого, как его, Свенцицкого. Собирайся, сейчас на место тебя и отвезу. Приедешь, приготовься, наладь свою аппаратуру. Ярошинский тебе поможет, отверстие в стене нужное проделает и замаскирует.

Фотограф вытаращил глаза:

— А когда я спать буду?

— Когда тебя в тюрьму посажу, — пошутил Сычев. — У меня на каждого еврея несколько статей найдется, а ты вообще разбойник натуральный, бриллианты ворованные прятал.

Фотограф вздохнул. Он понял свою промашку, на которую толкнул его извечный страх. Но дело было сделано. Он побежал одеваться.

Через пять минут они влезли в коляску и растворились в ночной темноте.

К утру воскресного дня для гения сыска ловушка была подготовлена.

Осталось ее захлопнуть.

Извозчик, молодой крестьянский парень с вздернутым веснушчатым носом, погонял пару шустрых лошадок.

Соколов с интересом разглядывал старинный город, его разномастное население, вывески на невысоких провинциальных домишках, парочки влюбленных, толпившихся возле синематографа, городовых, стоявших на углах улиц. Гений сыска молчал.

Сычев суетливо произнес:

— Это небольшой хутор, за чертой города. Ехать следует мимо Екатерининского дворца!

Соколов спросил:

— Ярошинский там живет?

Сычев замахал руками:

— Как можно! Это — «кукушка», полицейская конспиративная квартира, так сказать, для свиданий конфиденциальных, хе-хе.

Проехали по Конторской улице. Вдруг потянуло пьяным запахом хмеля и солода.

— Это пивной завод Даниловского, — объяснил Сычев.

Миновали городской рынок, выехали к красавцу с богатой лепниной и колоннами — Екатерининскому дворцу. Миновали еще несколько улиц. Наконец показались приземистые, вполне деревенские избушки и мазанки окраины.

Коляска покатила по пустынной деревенской дороге.

Извозчик время от времени хлестал кобылок. От земли шла весенняя сырость. Правое колесо коляски отчаянно скрипело, и этот надоедливо-унылый звук разносился в утреннем замирающем воздухе.

Лошади втянули коляску на бугор. Саженях в двадцати от дороги Соколов увидал старый бревенчатый, довольно обширный дом с пристройками и клетями. Слева от дома под навесом лежал большой запас дров.

Отдельно стояло прочное, свежей постройки здание, из трубы которого валили клубы пара.

Соколов первым вошел в распахнутую калитку. Злобно рыча, от крыльца на сыщика шел громадный, грозно щеривший пасть волкодав.

Соколов поднял с земли прут, цыкнул:

— Пошел на место, дурак!

И пес, трусливо поджав хвост, убрался с дороги.

В чисто прибранном дворе под кустами еще нераспустившейся сирени стоял стол, застланный белой скатертью, изрядно сервированный. Из дома выскочили три смазливых юницы — в нарядных, цветастых поневах, в белых шелковых блузах, обтягивавших упругие, высоко торчавшие груди. Девицы как на подбор.

— Рады видеть вас, пан! Проходите до избы, отдыхайте с дороги, — заговорили девицы сладкими и соблазнительными голосами.

Сычев по-хозяйски распорядился:

— Мы выпьем водочки на свежем воздухе! Тащите, красавицы, все необходимое.

Уже через минуту-другую на столе красовались тарелки, в которых лежали соленые грибы, свежие огурцы и помидоры, аппетитно блестела на солнце паюсная икра. Графины с водкой были запотелыми.

Одна из девиц — самая статная и высокая, с большими синими глазами, с толстенной белокурой косой, свешивавшейся ниже ягодиц, сиявшая вызывающей красотой, на подносе поднесла Соколову большой серебряный вызолоченный кубок. Поклонилась:

— Будьте ласковы, откушайте на здоровье!

Соколов заметил, что девушка говорит на чистом русском языке без украинского акцента. Он спросил:

— Как тебя зовут?

— Галя.

— За твое здоровье, дивчина! — Гений сыска с удовольствием опрокинул в себя кубок.

Галина тут же подала ему деревянную ложку, с верхом наполненную черной икрой. Белозубо улыбнулась:

— Съешьте, господин!

Господин съел.

Действие стремительно развивалось.

Сычев тоже махнул водки. Распорядился:

— Ну а теперь, по древнему обычаю, с дороги попаримся себе в удовольствие, здоровью на поправление!

Еще на подходе к бане Соколов заметил под окнами небольшую, почти с собачью конуру, дощатую пристройку. Сыщик чуть усмехнулся: «Вот оно что! С провинциальной наивностью Сычев хочет провести меня. Не выйдет!»

Баня была довольно просторной, тщательно убранной. В предбаннике в высокие широкие окна снопом било весеннее солнце. Оно ярко освещало широкую лавку для отдыха, на которой горкой высились махровые полотенца. В углу стояли в кадке со льдом бутылки кваса и пива.

Соколов внимательно пригляделся и не без труда разглядел на противоположной, солнечной стороне, как раз под окном, поблескивавшее темным пятном стекло. Сыщик не удивился, поняв, что это фотографический объектив. Он этого ожидал.

Из парильни сладко несло ароматом — березовыми распаренными вениками и хлебным духом — квасом, подброшенным на каменку.

— Разоблачайтесь, Аполлинарий Николаевич, — нагло усмехнулся Сычев и сам для примера быстро скинул одежду, обнажив широкие желтые ягодицы и поросшую рыжеватым волосом грудь.

Соколов принял игру. Он разделся, аккуратно сложил костюм, взял с собою большое полотенце и прошел в парильню.

Тут было до невыносимости жарко, на славу натоплено. Под самым потолком светился крошечный квадрат — застекленное окошко. Под окошком — кадка, заполненная кипятком, — подкидывать в печь на раскаленные камни.

Соколов поднял бровь:

— А где Ярошинский и Годлевский?