Оливер Пётч - Дочь палача

Георг задумался. Симону уже подумалось, что придется подсказать выход из положения, но лицо стражника засветилось от радости.

— Вино можно купить в трактире.

Симон кивнул и принял деньги.

— Отличная мысль, Георг. Давай быстрее туда. И возвращайся скорее.

Георг направился к трактиру, а второй стражник нерешительно топтался на месте. Симон задумчиво на него посмотрел.

— У тебя тоже кашель? — спросил он. — Ты какой-то бледный. В груди не болит?

Караульный ненадолго задумался, потом посмотрел вслед своему напарнику, который как раз скрылся в трактире. Наконец он кивнул.

— Тогда догоняй его, пусть возьмет больше вина, — сказал Симон. — Чтобы развести лекарство, нужен целый кувшин, а еще лучше два.

Стражник разрывался между чувством долга и возможностью опрокинуть кувшинчик крепкого вина, да к тому же в лечебных целях. В конце концов он пустился вслед за своим товарищем.

Симон хмыкнул. Он успел кое-чему научиться у палача. На что только не сгодится такой вот мешочек с глиной!

Лекарь подождал немного, пока оба скрылись из виду, и осторожно огляделся. Площадь была пуста. Он быстро приоткрыл дверь и юркнул внутрь.

В нос ударил запах пряностей и лежалых тканей. В широкие зарешеченные окна пробивался тонкими лучами солнечный свет. Внутри царил полумрак. Мешки и ящики громоздились друг на друга, словно бесформенные великаны спали у стен, по которым расползались тени. Испуганная крыса убежала за ящик и скрылась в темноте.

Симон прокрался наверх по широкой лестнице. Возле двери в зал он прислушался, ничего не услышал и осторожно вошел. Там было пусто. Стулья в беспорядке стояли вокруг большого дубового стола, на котором остались наполовину пустые графины и бокалы с вином. Дальний угол занимала громадная печь, обложенная разукрашенной кафельной плиткой. Симон протянул руку к печи, она до сих пор была горячей. Казалось, будто советники устроили лишь короткую передышку, вышли из зала и в любое мгновение могли вернуться обратно.

Симон стал красться по залу, стараясь наступать так, чтобы доски не скрипели. У восточной стены висела пожелтевшая картина, изображавшая советников Шонгау, собравшихся за дубовым столом. Он присмотрелся к полотну и с первого взгляда понял, что написали его давно. На людях были брыжи, которые считались обычным явлением несколько десятилетий назад. Черные чопорные кафтаны плотно застегнуты, бороды аккуратно подстрижены. Лица глядели сурово и беспристрастно. Все же Симону показалось, что он узнал кое-кого из сидящих. Советник по центру с въедливым взором и едва обозначенной улыбкой, должно быть, Фердинанд Шреефогль. Симон вспомнил, что он одно время был первым бургомистром Шонгау. В руках аристократ держал исписанный документ. Человек рядом с ним тоже казался Симону знакомым. Вот только откуда? Он задумался, но при всем желании не мог вспомнить имени. Он был уверен, что в последнее время где-то его видел — разумеется, порядком постаревшего.

Внизу, с рыночной площади, послышались голоса и смех. Похоже, оба стражника последовали его рекомендации. Симон усмехнулся. Вполне вероятно, что они даже превысили предписанную дозу.

Симон двинулся дальше по залу. Проходя возле окон, он пригнулся, чтобы его не заметили снаружи. Наконец юноша добрался до маленькой дверцы в архив и надавил на ручку.

Дверь была заперта.

Симон тихо выругался и проклял собственную тупость. Как можно быть таким наивным, думая, что эта дверь открыта? Она все-таки вела в святая святых города. Разумеется, секретарь ее запирал!

Симон собрался уже возвращаться, но призадумался. У Лехнера все было продумано, и он наверняка позаботился, чтобы хотя бы четверо бургомистров могли войти в архив в отсутствие секретаря. Значит, у каждого из них имелся свой ключ? Вряд ли. Более вероятно, что ключ для остальных секретарь держал где-то здесь. Вот только где?

Симон оглядел потолок с резными свитками, стол, стулья, графины… Здесь не было ни шкафа, ни сундука. Единственным тайником могла служить только печь, громадина шириной в два шага и высотой почти до самого потолка. Симон подошел к ней и рассмотрел подробнее. Плитки в среднем ряду были разукрашены и изображали сцены из сельской жизни. Вот один крестьянин тянет плуг, второй что-то сеет… свиньи, коровы… девочка пасет гусей… Одна плитка в центре ряда отличалась от остальных. На ней изображался человек в брыже и широкой шляпе, обычной для советника. Он сидел на ночном горшке, из которого вываливались пергаментные свитки. Симон постучал по кафелю.

Звук получился пустым.

Лекарь достал нож, просунул его в щель и вынул плитку. Та легко скользнула в руки. За ней открылась небольшая ниша, в которой что-то сверкнуло. Симон улыбнулся. Насколько он знал, старый Шреефогль выстроил эту печь, еще будучи бургомистром. В гильдии гончаров его по праву считали настоящим художником. Теперь же выяснилось, что он не был лишен и чувства юмора. Советник, который гадит указами… Быть может, отец Иоганна Лехнера, тогдашний советник, узнал в этом рисунке себя?

Лекарь вынул медный ключ, вернул плитку с советником на место и подошел к двери, отделявшей его от архива. Повернул ключ в замке, и дверь со скрипом открылась вовнутрь.

В комнате пахло пылью и старым пергаментом. Единственное зарешеченное окошечко выходило на рыночную площадь. Больше дверей не было. В окно падали лучи закатного солнца, и в их свете кружились пылинки. Комната была почти пустой. У дальней стены стоял небольшой дубовый стол без всяких украшений и расшатанный стул. Слева все пространство занимал громадный шкаф высотой до самого потолка. Он вмещал в себя бесчисленные ящички, набитые документами, на полках побольше стояли тяжелые фолианты в кожаных переплетах. На столе тоже лежало несколько книг и отдельных страниц, а рядом — полупустая чернильница, гусиное перо и догоревшая свеча.

Симон тихо застонал. Здесь начиналось царство судебного секретаря. Для него все здесь располагалось в определенном порядке, а для лекаря это было лишь необъятным нагромождением свитков, документов и фолиантов. Так называемые городские книги оказались вовсе не книгами, а огромными ящиками с бумагами. Как найти здесь один-единственный план участка?

Симон приблизился к шкафу и только теперь заметил, что на выдвижных ящиках были написаны буквы. Сокращения, разбросанные по рядам, видимо, без всякой последовательности и понятные лишь секретарю — и, быть может, членам малого совета. РЕ, МО, СТ, КОН, ПА, ДОК…

На последнем сокращении Симон остановился. Оно обозначало латинское слово «документ». Значит, в этом же ящике находились и дарственные? Он выдвинул ящик. Тот был набит запечатанными грамотами. С первого взгляда Симон понял, что оказался прав. На каждой грамоте стояли печать города и подпись высокопоставленного горожанина. Там лежали завещания, договора о продаже и, собственно, дарственные, а кроме них — справки о деньгах, продовольствии и землях жителей, умерших без наследников. Дальше следовали документы, адресованные церкви. Симона бросило в жар, он чувствовал, что цель близка. Церковь Шонгау получила в последнее время множество даров, прежде всего на строительство нового кладбища Святого Себастьяна. Каждый, кто чувствовал приближение конца и желал обеспечить себе вечное упокоение возле городской стены, завещал церкви хотя бы часть своего состояния. Дарили, кроме того, дорогие распятия и иконы, свиней и телят, а также земельные участки.