Елена Арсеньева - Компромат на кардинала

– Этого художника звали, повторюсь, Федор Ильич Ромадин. Картина написана летом 1780 года. А позировала Федору память о его погибшем… о его убитом друге Серджио Порте. Вот разве что глаза у Серджио были немного другие. А здесь, на картине, – глаза Антонеллы.

– Это Сергей, это Сергей! – не уставая твердила Тоня и добилась своего: Федор уставился на ее ошеломленно:

– Погоди. Говоришь, он похож?

– Не то слово.

– Но как это возможно? То есть я понимаю, как. Это возможно только в одном случае. В одном! Если этот ваш Сергей – один из потомков Антонеллы и Серджио. Я кое-что читал по генетике: через много лет возможно проявление удивительного, пугающего сходства предков и потомков. Помнишь, у Конан Дойла, – роковое сходство сэра Хьюго Баскервиля и Стэплтона? Ох, быть не может… Или может? Но если все так, значит, Сергей – из наших ?

– Да. И значит, за ним тоже идет охота?

– Если они знают о нем – несомненно.

– Ой, нет, не надо! – Тоня вцепилась в рукав Федора. – А Сергея, говорит Майя, вчера на занятиях не было. И сегодня нет. А вдруг они уже его… вдруг они уже добрались до него?!

– Погоди плакать, – угрюмо сказал Федор, вглядываясь в ее заблестевшие глаза. – Еще не вечер. Пошли-ка.

Еще раз оглянувшись на картину, Тоня вслед за Федором выскочила в коридор. Первой, кого они увидели, была Майя – похожая на валькирию, которая только что витала над полем битвы. Хлопнула дверью зеркального зала так, что звон пошел, и ринулась к лестнице.

– Майя Андреевна! – закричала Тоня, но, увидев ее сердитые глаза, кое-как смогла взять себя в руки. Не надо ей ничего говорить, ну что она поймет в той сумятице слов, которые так и рвутся из нее? Не поймет и не поверит. – Ой, извините… Я хотела спросить… вы уходите? А как же занятия?

– Сергей Николаевич появились, – с утонченным ехидством сообщила Майя. – Удостоили нас, так сказать, своим посещением. Осчастливили. – Ярость в глазах вдруг растаяла, как снежок под солнцем, в голосе зазвенел смешок: – Противный мальчишка! Я его просто ненавижу. Бормотал какие-то извинения, я ничего толком не поняла. Ладно, пускай поработает, а то мне с директором надо насчет аренды поговорить. Увидимся!

И зачастила каблуками по лестнице.

– Я его просто не-на-ви-жу… – задумчиво повторил Федор, глядя ей вслед. – Это теперь так называется, да?

Тоня наконец-то перевела дух:

– Значит, он жив. Пойдем.

Рванулась было к зеркальной двери, но Федор ее перехватил, отвел в сторонку, под прикрытие какой-то двери:

– Подожди-ка. Там ведь занятия идут, верно?

Из зеркального зала доносилось привычное:

– Ча-ча р-раз! Встать на бедро, встать на бедро!

– Ну так не будем никому мешать. Сейчас же все в порядке? Потом поговорим, когда он освободится. И потом… – Федор смущенно нахмурился. – Я как-то еще не готов морально к этой встрече. Слишком хорошо помню дневник. Серджио и Антонелла… они всегда были вместе. А Федор – всегда в стороне. Вот он я – Федор. Ты – Антонелла. И, знаешь, договоримся, что теперь в стороне будет этот ваш… дядя Сережа.

– Какой еще дядя Сережа? – спросила Тоня, осторожно к нему придвигаясь. – Кто он вообще такой?

– А бог его знает…

То есть нашелся все-таки в коридоре уголок, достаточно укромный и вполне подходящий для поцелуя. Народу вокруг в это время было много, почему-то в большой зал шли и шли люди, словно вдруг проснулись все и непременно захотели посмотреть на скандальное полотно. Была среди них троица обремененных тяжелыми сумками кавказских товарищей, которые могли кого угодно растрогать своей любовью к изобразительному искусству.

Никто не обращал внимания на Тоню с Федором. И они тоже не обратили никакого внимания на высокого смуглого человека в черном пальто и темных очках. Небрежной походкой туриста, которому совершенно некуда спешить, он вошел в большой зал, где была выставлена картина Федора Ромадина.

Россия, Нижний Новгород, ноябрь 2000 года

Майя поджала губы, увидев Сергея. Конечно, она злилась безмерно. Но выдержка у нее была страшнейшая: иначе тебе на паркете делать нечего, если не обладаешь выдержкой и не умеешь собраться в нужный миг. Только Сергей заметил этот свирепый блеск глаз, но для детворы у нее и голосочек не дрогнул:

– Бонсинг не забываем. Коленки мягкие – прямые, мягкие – прямые. Контрация! Хвостики поднимаем! Третий глазик работает, работает! Немножко отдохнули.

Это кончилась музыка, и Майя отвернулась к магнитофону сменить диск.

– Майя Андреевна, – прислонясь для устойчивости к подоконнику, начал Сергей заранее приготовленную речь, – я должен извиниться…

– Должен – так извиняйся.

– Да я… виноват. Долго рассказывать. Можно после урока? Давайте я поведу, а? Пожалуйста!

Голос так дрогнул, что Сергею даже самому себя жалко стало. Ну не сможет Майя не смягчиться!

Не смогла:

– До чего ж ты противный мальчишка! Выгнать, давным-давно тебя надо выгнать из студии, вообще к работе не подпускать! Ладно, твое счастье, что мне срочно надо к директору. Веди занятие. Потом я тебе все скажу, что следует. Я побежала, закройся тут изнутри, чтобы родители не заглядывали, детей не отвлекали.

– Хоро… хорошо!

Майя улетела.

Ой, слава богу, кажется, обошлось. Майя страшна только в первую минуту гнева, а потом – нет на свете более отходчивого человека! Все, можно сказать, кончено, хотя самые страшные признания – про баксы – еще впереди. Пронеслась гроза!

– Ча-ча раз-два-три! Встали на бедро! Встали на бедро!

Сергей даже заикаться начал от счастья. Но он тоже умел мгновенно собираться на паркете – Майина школа! – а потому взял себя в руки:

– Устали от латины? Отдохнем на стандарте. Вспоминаем медленный вальс, встали в пары. Алик, ну-ка беги скорей сюда, Катя тебя ждет. Катя, какая у тебя кофточка красивая! Это что такое на ней нарисовано, Эйфелева башня?

До чего же он их любил сейчас, этих малявок! Майя не сердится, вот счастье!

– Ага, Фелева башня. Только это не кофточка, это маечка. Мне мама ее из Фр-ранции пр-ривезла!

– С ума сойти! Значит, мама уже вернулась? Очень хорошо. Так, давайте вспомним концертную стоечку. Девочки, спинки распрямили, красиво откинули головы…

– А мне холодно. Я замерзла!

– Оля, что случилось?

– Из двери сильно дует, мне холодно здесь стоять.

– Ну ничего, сейчас мы начнем танцевать, и ты перейдешь на другое место.

– А кто-нибудь другой сюда встанет и замерзнет!

Да, Оля покою не даст, это всем известно. В самом деле, поддувает из соседнего зала, а дверь закрывается только с той стороны.

– Начали, девочки с левой ноги, мальчики с правой! – Какая красивая музыка, этот слоу-вальс из «Крестного отца». – И – раз-два-три, поворот, поворот, правая перемена, левая перемена, поворот, поворот…