Филип Керр - Мартовские фиалки

Никому, пожалуй, еще не доставался такой необычный пропуск на волю.

Казалось, весь Берлин надел форму – даже продавцы газет и те щеголяли в шинелях и фуражка штурмовиков СА. А ведь в ближайшие дни, насколько мне было известно, не предвиделось никакого парада, никаких сборищ евреев, которые следовало пикетировать. Да, национал-социалисты вцепились уже в горло Германии, но только сейчас, побывав в Дахау, я в полной мере почувствовал, что вцепились они воистину мертвой хваткой.

Я шел в свое агентство мимо министерства внутренних дел, из которого Пауль Пфарр получил задание Гиммлера искоренить коррупцию в Немецком трудовом фронте. Здание министерства находилось между посольством Греции и художественным салоном Шульце, и вход охраняли два штурмовика. В тот момент, когда я проходил мимо, у центрального подъезда остановилась машина, из нее вышли два офицера и девушка в нацистской форме, в которой я узнал Марлен Зам. Я хотел было поздороваться с ней, но передумал. Она прошла мимо, не удостоив и взглядом. Может быть, и узнала меня, но виду не подала. Я остановился посмотреть, как она входит в министерство в сопровождении офицеров, и думаю, что простоял так не больше минуты, но и этого оказалось достаточно, чтобы ко мне подошел толстяк в шляпе с опущенными полями.

– Ваши документы, – властно проговорил он, даже не потрудившись предъявить удостоверение или значок сотрудника Зипо.

– Кто вы такой? – Вопрос был неуместный, но я его задал.

Человек приблизил ко мне свое жирное, плохо выбритое лицо и прошипел:

– Кто надо.

– Послушайте, если вы считаете, что появились на белый свет для того, чтобы всеми командовать, то глубоко ошибаетесь. Так что умерьте свой пыл и предъявите удостоверение личности.

Удостоверение сотрудника Зипо он сунул мне под нос.

– Разленились, вы, ребята. – Я еще не успел достать свое удостоверение, как он выхватил его у меня из рук и принялся изучать.

– А что вы здесь вынюхиваете?

– Вынюхиваю? Это я вынюхиваю? Я остановился на минуту полюбоваться архитектурой этого здания.

– А почему вы так внимательно смотрели на офицеров, которые входили в здание?

– Я и не смотрел на них. Я смотрел на девушку. Обожаю девушек в военной форме.

– Проходите, – приказал он, возвращая мне документ.

Обыкновенный немец терпеливо сносит оскорбления от любого человека в форме, не говоря уж о чиновнике, облеченном властью. Я считаю себя довольно типичным представителем своей нации, но отличаюсь от обыкновенного немца тем, что от природы лишен трепета перед начальством. Наверное, это не совсем типично для бывшего полицейского.

Ноябрь еще только начался, а на Кенигштрассе вовсю свирепствовали сборщики пожертвований для «Зимней помощи»: они приставали чуть ли не ко всем прохожим подряд со своими маленькими красными коробочками. Эта организация создавалась для того, чтобы помочь выжить людям, лишившимся работы во время кризиса, но теперь она стала средством финансового и психологического шантажа – за счет «Зимней помощи» в партийную кассу поступали значительные средства. Однако еще важнее было постепенно приучить граждан к мысли, что они должны отдавать на благо Отчизны все, что у них есть: Каждую неделю какая-нибудь организация непременно занималась поборами. На этот раз в роли активистов выступали железнодорожники.

Железнодорожников я не любил, за исключением одного человека – отца моей бывшей секретарши Дагмар. И не зря: не успел я положить двадцать пфеннигов в очередную коробку, как ко мне тут же подскочил следующий активист. Надо заметить, что тот маленький стеклянный значок; который вы получаете после того, как сделаете пожертвование в пользу «Зимней помощи», предназначен вовсе не для того, чтобы оградить вас от других добровольцев этой организации. Значок всего лишь свидетельствует о вашей благонадежности. Но я что есть силы рявкнул на подлетевшего ко мне сборщика податей – такого бесформенного толстяка, ну, типичного железнодорожника – и послал его подальше вовсе не потому, что уже внес свой пай минуту назад, а потому, что увидел Дагмар, которая тут же исчезла за тумбой для пожертвований у городской ратуши.

Услышав торопливые шаги за спиной, она обернулась. Мы остановились, смутившись оба, перед тумбой, напоминавшей урну, на которой большими белыми буквами было выведено: "Жертвуйте в пользу «Зимней помощи».

– Здравствуй, Берни, – сказала Дагмар.

– Здравствуй, – ответил я. – Я только что о тебе подумал. – Я неловко коснулся ее руки. – Мне так жаль Йоханнеса.

Она поплотнее запахнула воротник своего коричневого шерстяного пальто.

– Ты сильно похудел, Берни. Ты болел?

– Это долгая история. У тебя найдется врем? посидеть со мной за чашечкой кофе?

Мы зашли в кафе «Александрквелле» на Александрплац и заказали настоящий кофе и настоящие Пшеничные лепешки с натуральным джемом и маслом.

– Говорят, что теперь по указанию Геринга масло делают из угля.

– Вряд ли только он сам ест это масло. – Я из вежливости рассмеялся. – А еще во всем Берлине не купишь лука. Папа говорит, что из лука производят газ, который японцы собираются применить против китайцев.

Немного погодя, я решил расспросить ее о том, что случилось с Йоханнесом.

– Боюсь, что тут и рассказывать нечего.

– Как он погиб?

– Я знаю только то, что его сбили во время налета на Мадрид. Мне об этом рассказал один из его сослуживцев. Официальное извещение состояло из одной строчки: «Ваш муж погиб во славу Германии». У черта на куличках, подумала я. – Она пригубила кофе. – Потом меня вызвали в министерство авиации, где я подписала обязательство никому не рассказывать о том, что произошло с моим мужем, и не носить траур. Можешь себе представить, Берни? Я не имею право носить траур по своему мужу! Это обязательное условие, если только я хочу получать за него пенсию. – Она горько улыбнулась и добавила: – Ты – ничто, нация – все. Да, именно так оно и есть.

Она вытащила носовой платок и высморкалась.

– Что поделаешь, для национал-социалистов главное – это идея. Человек не представляет для них никакой ценности. Такое время, что любая мать воспринимает исчезновение дочери или сына как нечто само собой разумеющееся. Никому нет дела до того, что вчера человек был, а сегодня его нет.

Никому, кроме меня, подумал я. Все эти дни после возвращения из Дахау я потратил на поиски Инги Лоренц. Но бывает, что и Берни Гюнтер оказывается бессильным.

Искать пропавшего человека поздней осенью 1936 года было все равно что рыться в ящике стола, содержимое которого кто-то когда-то опрокинул на пол. Что-то удалось подобрать и положить обратно, а какие-то вещи из тех, что были рядом, теперь оказались неизвестно где.