Иван Погонин - Сыскная одиссея

— А кто?.. — Тараканов оторвался от письма, ища глазами мальчишку. Но того и след простыл.

Гладышев улыбался в усы.

Пару недель встречались тайком. Да и что это были за встречи! Ну постоят рядышком в церкви, ну перекинутся парой фраз, и все! Наконец Тараканов решился и встретил Вареньку, когда она возвращалась из гимназии. Поняв интимность момента, подружки распрощались и убежали, а Тараканов с Варварой пошли к ее дому, который располагался не далее как в 150 саженях. Благо улица здесь делала крутой поворот и из окон дома Подпругиных парочку не было видно. Но каждую минуту можно было наткнуться либо на самого купца, либо на кого-нибудь из знакомых. Тараканов решил, что в этом случае соврет, будто бы у следствия появились новые вопросы к свидетельнице.

— Вот-с, презент. — Он вытащил из кармана шинели небольшую бонбоньерку шоколадных конфет и протянул Варе.

— Господи! «Ризе и Пиотровский», мои любимые! Откуда вы узнали?

— Сердце подсказало, Варвара Антоновна!

— Ах, не врите! Наверное, у горничной спросили. Только домой мне их нести нельзя. Что я отцу скажу? Придется все съесть на улице. Вы мне обязаны помочь, я одна не управлюсь.

15 февраля Подпругин прислал полицейскому надзирателю приглашение на субботний обед, в восемь часов вечера. Тараканов всю голову изломал, по какой причине Антон Вавилович сменил гнев на милость, но так и не смог догадаться.

В пятницу он отпросился у Кудревича с вечерних субботних занятий, в субботу ушел со службы в час дня и стал готовиться к званому обеду. Он побрился, надел новое белье, начистил сапоги до зеркального блеска, попросил кухарку нагреть утюг и лично принялся гладить сюртук. На подкладке сюртука он обнаружил бирку, на которую раньше не обращал внимания. На бирке была выштампована надпись «Мастерская мужских вещей Л. М. Абрамсона. Существуем с 1870-го года. Заказы выполняем скоро и аккуратно».

«Вот интересно, здесь эту бирку Абрамсон сделал или еще когда в Москве работал? Хотя зачем ему здесь бирка, его и без всяких бирок у нас каждый знает. А вот в Москве! Там конкуренция и без рекламы не обойдешься. Хоть, наверное, на такие бирки и велик расход, а московские портные их на все вещи ставят. На все вещи! На все! И на шубы…»

Надев недоглаженный сюртук, Тараканов бросился к исправнику.

— Осип Григорьевич, так вы же отпросились!

— Витольд Константинович! В деле об эксе новая ниточка появилась!

— Какая, к чертям, ниточка! Вы сегодняшнюю газету читали?

— Нет.

— Так вот, извольте.

Исправник передал Тараканову свежие «Тульские губернские ведомости».

Заметка, рассказывающая о каширском эксе, заканчивалась так: «Военно-окружной суд признал Медведева и Трубицына виновными в разбое, причем Медведева, кроме того, как сообщника в нападении на должностное лицо, находившееся при исполнении служебных обязанностей, сопровождающемся убийством этого лица, и Трубицына, как сообщника, присутствие которого не было необходимым, и приговорил по лишении всех прав состояния Медведева к смертной казни через повешение, Трубицына — к ссылке в каторжные работы на пять лет. При этом суд ходатайствовал перед Государем Императором о смягчении в отношении Трубицына приговора. Защита Медведева осталась приговором недовольна и готовит на него жалобу. Трубицын приговором остался доволен».

— Все! Дело закрыто, преступники осуждены. А вы про какие-то ниточки.

— Витольд Константинович, ведь не все деньги были найдены, десять тысяч недоставало. И «товарищ Андрей» не разыскан. А мне вот какая мысль пришла в голову.

Тараканов рассказал про бирку.

— Шуба же хранится при уголовном деле, можно осмотреть бирку, установить портного, который строил шубу, и расспросить о ее хозяине.

Чтобы скрыть свою растерянность, исправник встал и подошел к окну. Дело было в том, что шуба ни при каком деле не хранилась, а висела у него дома, в шкапе, заботливо обработанная нафталином от моли.

Когда Кожин договорился с Нелюбовым, он приказал Кудревичу переписать не только протокол обыска у Медведевой, но и протокол, составленный в квартире Назаровой.

— Одну барышню отпустим — другая завидовать будет. А от зависти женщины что угодно могут сделать, и о себе они при этом не заботятся, у них принцип такой:

«Пусть мне будет плохо, зато подруге еще хуже». Начнет Назарова против Медведевой показания давать — нам придется Медведеву опять сажать, а это значит, что я нарушу слово, данное Нелюбову. А я своих слов никогда не нарушал. Пишите и про Назарову, что у нее ничего не нашли.

Этот приказ жандармского ротмистра помощник исправника выполнил с большим удовольствием. Шуба «товарища Андрея» была новой и стоила не менее ста рублей. Сам в ней, конечно, ходить не станешь, но шубу можно отвезти к теще, в Козлов, и там сдать в ломбард. Сделать это Кудревич решил ближе к лету, когда дело разрешится и все про шубу забудут. И вот на тебе, пожалуйста! Лекок хренов, вспомнил.

— Осип Григорьевич, про шубу никому ничего говорить нельзя.

— Почему? — Тараканов смотрел на исправника по-детски удивленными глазами.

— Я вам объяснил, почему мы отпустили барышень?

— Да, это была сделка. Вы мне еще говорили, что иначе нельзя.

— Я и сейчас вам это говорю. Вы всего полгода надзирателем, а я по полиции пятнадцать лет прослужил. Поверьте старому полицианту, иногда без компромиссов, без сделок с законом преступления не открыть. До сего дня я вас считал очень способным полицейским, не разочаровывайте меня, попробуйте догадаться сами, почему про шубу никто не должен знать.

Тараканов задумался.

— Шубу изъяли у Назаровой. Но Назарову пришлось отпустить. Если вспомнить про шубу, то судебные власти спросят, откуда она у нас взялась. Тогда надо говорить про Назарову и отвечать на вопрос, почему она на свободе. А прокурорский надзор считает всякие сделки с преступниками противузаконными.

— Ох, все больше я убеждаюсь, что вы перспективный молодой человек! Кстати, пил я тут на днях водку с одним купцом, нашим общим знакомцем, и обмолвился, что хлопочу о предоставлении вам места моего помощника.

— Витольд Константинович! Да я за вас век Богу буду молиться! Да я за вас…

— Ну, ну, ну. Отслужить успеете. Полагаю, что вопрос с шубой исчерпан?

— Конечно.

— Тогда более вас не задерживаю. Антону Вавиловичу мой поклон. Да, и я надеюсь, что объяснять про то, что сегодняшний разговор далее этой комнаты выйти не должен, вам не надо?

С обеда Тараканов возвращался ночью, пьяным и абсолютно счастливым. На небе ярко сияла полная луна, в свете которой искрился и переливался снег. Ветра не было, морозец — градусов десять, не более, вертикальные столбы дыма из труб, тишина, нарушаемая далеким лаем собаки… Рай земной! Хотелось петь, хотелось обнять всю землю. Шагая быстро, он догнал какую-то сутулую старушку во всем черном.