Ипполит Рапгоф - Сонька Золотая Ручка [Жизнь и приключения знаменитой авантюристки Софии Блювштейн. Роман-быль]

— Тут так чудесно, что есть не хочется!

Тем не менее, она принялась за еду и быстро уничтожила омлет с зеленью, маринованные шампиньоны, анчоусы. Затем подали фрукты и черный кофе с ликером. За едой графиня весело болтала, как вдруг лицо ее изменилось. Схватив кусок хлеба, она так и замерла в этом положении.

На террасу поднимался барон д'Эст. Но он ее не заметил. Граф, увидев ужасную перемену в лице жены, взглянул на нее вопросительно.

— Мне нехорошо, — прошептала она, — мне дурно…

Софья Владиславовна закуталась в боа, прикрыла нижнюю часть лица и притворилась, будто ее знобит. Прибежал метрдотель. Графской чете предоставили комнату наверху. Тут Софья Владиславовна разыграла бурную истерику.

Она многому научилась от покойной Юлии. Тело ее сотрясалось от конвульсий. А мозг рисовал картины расстроенного семейного счастья, разоблачения, может быть, и ареста. Позвали доктора.

— Истерия, — поставил он диагноз. — Тут нужен покой и устранение причин нравственного потрясения.

Он дал Софье Владиславовне снотворное и, довольный щедрым гонораром в двадцать франков, которые дрожащими руками отсчитал ему граф, удалился. Софья Владиславовна уснула.

Граф, все еще трясущийся и недоумевающий, вышел на террасу. И встретил барона, с которым успел познакомиться за короткий период своего вращения в парижском свете.

— Вы что тут делаете, барон?

— Да вот, вырвался на четыре дня. Хочу немного подышать воздухом.

— А я тут с женой.

— Вы разве женаты?

— А вы и не знали?

— Конечно, не знал. Представьте меня.

— Жена слегка приболела. Но я вас потом обязательно познакомлю. Она у меня красавица. Русская. Княжна. Аристократка чистых кровей.

С этими словами он полез за бумажником и вытащил оттуда фотографию Софьи Владиславовны. Альтшуллер едва не вскрикнул от удивления и радости. Наконец-то он нашел свою бывшую возлюбленную!

Пьяница-сыщик выяснил всю ее подноготную. И Яшка Альтшуллер, профессиональный аферист, отдал должное ловкости Соньки.

— Мне положительно необходима такая партнерша, — подумал он, — с ней я миллионы сделаю.

Любовь ушла на задний план. Теперь только расчет руководит Яшкой в поисках Соньки. Но поиски до последнего момента были безуспешными. Лже-барон и представить не мог, что дочь местечкового лавочника за такой сравнительно короткий срок превратится в графиню.

— Как, это ваша жена! — воскликнул он, скорчив страдательную гримасу.

— Что с вами, барон?

— О, какие же есть коварные женщины! Какие женщины!

— В чем дело, барон? Вы знаете мою жену?

Но барон в ответ трагически отмалчивался.

— Нет, вы скажите, барон, если что знаете. Умоляю вас. Я сам чувствую что-то таинственное вокруг Софи. Я весь истомился. Не мучайте меня.

— Не спрашивайте, граф, ради Бога, не спрашивайте. То, что я могу вам рассказать, — ужасно.

— Что же может быть такого ужасного? Она — преступница? Убила кого-нибудь?

— Да, преступница.

— Убийца?

— Хуже!

— Да что может быть хуже?!

— Воровка, — шепотом произнес барон. Он закрыл лицо руками и замер в этой позе, но при этом незаметно следил за обезумевшим графом. А тот был близок к обмороку.

— И это вы говорите мужу? Что побудило вас сообщить мне та кую страшную истину? Да и истина ли? Вы должны доказать! Вы должны подтвердить ваши слова фактами!

Барон был тонким психологом. Он сочувственно вздыхал, глядя на графа.

— Говорите же, черт возьми! Ваше молчание для меня пытка! — чуть не визжал Миола.

— О, не спрашивайте, граф. Любите ее. Она чудная женщина. Она, быть может, под вашим влиянием вступит на новый жизненный путь. Но прошлое ее…

Странное дело, граф Миола начал верить барону. Но снова сомнение взяло в нем верх:

— А вы, барон, простите за нескромный вопрос, любили ее?

Барон с усмешкой взглянул на графа:

— Неужели вы думаете, граф, что в противном случае меня бы потрясло все то, что я узнал про нее? Я именно любил ее. Всей душой. А она… Ах, не спрашивайте меня больше. Она не человек. Она только женщина. Как женщина она обворожительна. Это воплощенная мечта, но как человек это что-то кошмарное, ужасное, дегенеративное. Больше я вам ничего не скажу. Об одном прошу: ничего не говорите ей о том, что услышали. Зачем сбивать женщину с нового и правильного жизненного пути? Вы ее знаете честной женщиной. Она старается быть ею ради вас. Но если покажете, что все знаете, она уже не будет скрывать свою хищную натуру. Вы рассеете нимб, которым она окружила себя в качестве любимой жены графа Миола.

Так говорил скорбным голосом барон д’Эст, он же ростовский мещанин Яшка Альтшуллер, а в душе потешался над истериком-графом.

Барон встал и пошел, шатаясь, — имитировал страдание и отчаяние — к площадке фуникулера.

Граф остался в полнейшем смятении: как все это правдоподобно и одновременно ужасно! Он, граф Миола, живет за счет воровки, за счет награбленных, быть может, путем кровавых преступлений, — денег.

Его бросало то в жар, то в холод. В нем заговорила кровь аристократа, кровь древних Миола, героев Крестовых походов, рыцарей Мальтийского ордена. Он сел к окну, выходящему в громадное пространство бесконечного горизонта, и заплакал.

Софья Владиславовна дышала полной грудью. Она спала. Граф взглянул на чудное тело разметавшейся на постели женщины, и его взяло зло. В эту минуту он готов был убить ее.

— Нет, зачем убивать? Она одарила меня такими дивными моментами счастья. Пусть она будет преступницей, но я, граф Миола, не имею права пользоваться результатами преступлений.

Теперь он вспомнил, как жена просила его перед отъездом выдать ей отдельный вид на жительство.

— Ты можешь уехать в Париж, а меня пожелаешь оставить в Швейцарии. Теперь в Швейцарии такое гонение на анархистов. Вдруг меня примут за анархистку? Мне нужна бумага, удостоверяющая мою личность.

Тогда доводы Софи показались графу убедительными, и он согласился. Теперь ему стало ясно, что графиня собиралась его бросить. Ей нужен был только титул, и она его купила за несколько тысяч франков.

Графа охватил сильный порыв энергии. Он быстро собрал свои вещи, выложил на стол двадцать франков — на фуникулер и тихонько вышел из комнаты. В гостинице он сказал, что уезжает в Париж, а для жены оставляет письмо. И был таков.

Загремели могучие колеса локомотива, поезд двинулся, и граф со смешанным чувством облегчения и грусти последний раз взглянул на Женеву, где оставил не только жену, но и все свои лучшие надежды и упования жизни.

Действие снотворного погрузило Софью Владиславовну в глубокую забывчивость. Это состояние продолжалось до утра следующего дня. Резкие солнечные лучи, равно как и приток свежего, бодрящего горного воздуха, разбудили Соньку. В первый момент она не могла дать себе ясного отчета, почему сейчас находится в этой комнате и где в данную минуту граф?