Ипполит Рапгоф - Сонька Золотая Ручка [Жизнь и приключения знаменитой авантюристки Софии Блювштейн. Роман-быль]

В начале брошюры имеется подпись «Издательство, склад издания у Ш. С. Айзенберга, Одесса, Б. Арнаутская № 24». На наружной стороне обложки изображена какая-то хорошенькая девица, сладко улыбающаяся молодому человеку.

Под этой фотографией надпись «Выгодная покупательница».

Надо полагать, что «выгодная покупательница» и есть «Золотая ручка».

Зная лично супругов Блювштейн и не находя абсолютно никакого сходства с этой фотографией, заявляю, что и содержание этой брошюрки такое же правдоподобное, как фотография эта сходна с Блювштейн.

Мне кажется, что «издательство» поместило портрет шансонетки-певички либо какой-нибудь другой особы.

Как бы не влетело и этому «издательству» в случае, если отыщется действительная владелица этой фотографии.

Ст. 1565 Улож. Уголов., трактующая о клевете и 131 ст. Устава — за обиду на письме с заранее обдуманным намерением.

В. фон Ланге

(Продолжение следует)

Склад брошюр в типографии С. Н. Скарлато.

ОДЕССА, ул. Петра Великого (бывш. Дворянская), № 19.

Розничная продажа во всех киосках.

2-й Выпуск «Истина Золотой Ручки» поступит в продажу 6 октября.

Из сидящих в одиночных камерах особенно обращает на себя внимание известная Софья Блювштейн — Золотая Ручка, осужденная за побег из Сибири в каторжные работы на три года. Это маленькая, худенькая, уже седеющая женщина с помятым, старушечьим лицом. На руках у нее кандалы: на нарах одна только шубейка из серой овчины, которая служит ей и теплою одеждой и постелью. Она ходит по своей камере из угла в угол, и кажется, что она все время нюхает воздух, как мышь в мышеловке, и выражение лица у нее мышиное. Глядя на нее, не верится, что еще недавно она была красива до такой степени, что очаровывала своих тюремщиков, как, например, в Смоленске, где надзиратель помог ей бежать и сам бежал вместе с нею. На Сахалине она в первое время, как и все присылаемые сюда женщины, жила вне тюрьмы, на вольной квартире; она пробовала бежать и нарядилась для этого солдатом, но была задержана. Пока она находилась на воле, в Александровском посту было совершено несколько преступлений: убили лавочника Никитина, украли у поселенца еврея Юровского 56 тысяч. Во всех этих преступлениях Золотая Ручка подозревается и обвиняется как прямая участница или пособница. Местная следственная власть запутала ее и самое себя такою густою проволокой всяких несообразностей и ошибок, что из дела ее решительно ничего нельзя понять. Как бы то ни было, 56 тысяч еще не найдены и служат пока сюжетом для самых разнообразных фантастических рассказов.

На пятый день своего пребывания в Рыковском, генерал Гродеков неожиданно приходит ко мне на дом осмотреть метеорологическую станцию. Поговорив немного о погоде, он просил меня написать для него краткую характеристику климата здешней долины и ушел.

Это посещение вызвало немалое удивление среди поселенцев, которые смотрели на мой дом не как на официальное учреждение, а исключительно как на жилое помещение, данное мне от казны.

— Генерал, — говорили они, — не был ни у начальника округа, пи у смотрителя, а к нему, поселенцу, пошел. Это неспроста! Не иначе, он родственник ему, или они раньше служили вместе…

Эта весть быстро распространилась по селению. Ссыльные еще более стали осаждать меня просьбами — походатайствовать за них у генерала.

Дня через два после моего свидания с Николаем Ивановичем приходит ко мне принарядившаяся женщина еврейского типа, с сильно раскрашенными щеками.

Я не узнал ее, но она сама поспешила рекомендоваться:

— Блюфштейн. Меня называют здесь «Золотою Ручкою», но это несправедливо: настоящая Золотая Ручка в Одессе, а меня ложно выдали под этим именем.

И вдруг заплакала.

Я поспешил предложить ей стул.

— Чем я могу вам служить? — спрашиваю ее.

Ничего не отвечая, она сидит и плачет.

Издали мне часто приходилось видеть эту пресловутую «Золотую Ручку» в сопровождении ссыльного Богданова, тоже в своем роде сахалинской знаменитости за свои преступные проделки. Эта парочка, всегда возбуждая во мне неприятное чувство, свободно разгуливала по селению и разными незаконными путями эксплуатировала здешних простаков. Только теперь я имел возможность поближе рассмотреть эту женщину.

Если бы Софья Блюфштейн захотела, она легко могла найти себе здесь пособников на всякое преступное предприятие. Не знаю, насколько справедливо, но народная молва в Александровском посту несколько случаев крупного воровства называет делом ее «золотых ручек». После ее вторичной попытки бежать с каторги ее наказали и перевели за Пилингский хребет в наш Тымовский округ.

— Может быть, вы желаете, чтобы я написал для вас прошение? — снова ее спрашиваю.

Она отрицательно мотнула головой и продолжала плакать. Я совершенно растерялся пред таким обильным потоком слез. Вперемешку с рыданиями она, наконец, подробно стала рассказывать, как с ней грубо обращались в Александровке, как заковали ее в кандалы и зверски наказали розгами…

Выслушав ее грустную исповедь, я все же недоумевал: что ей надо от меня?

Не отвечая прямо на мой вопрос, она стала жаловаться на начальника Тымовского округа.

— Мне кажется, — заметил я ей, — начальник, напротив, относится к вам слишком снисходительно. Ему, например, известно, что вы сделали из своего дома шинок, и однако он смотрит на это сквозь пальцы. И если бы вы продавали одну чистую водку, а то ведь у вас какое-то особенное пиво с дурманом. Как стакан выпьешь, говорят, так целый день в голове точно гвоздь сидит.

— Ах, что вы?! Что вы?! Я вам принесу сейчас. Вы сами увидите, что вам неправду сказали.

— Нет, благодарю! Мой сторож попробовал выпить у вас стакан пива, но потом всю ночь промучился с страшною головною болью… Если вы не желаете, чтобы я вам написал прошение, то что же вы хотите от меня?

— Говорят, вы родственник генералу… Не скажете ли ему за меня несколько слов?..

Пришлось ее разочаровать, как и многих других ссыльных, приходивших с подобными просьбами.

Воскресенье. Вечер. Около маленького, чистенького домика, рядом с Дербинской богадельней, шум и смех. Скрипят убранные ельником карусели. Визжит оркестр из трех скрипок и фальшивого кларнета. Поселенцы пляшут трепака. На подмостках «непомнящий родства» маг и волшебник ест горящую паклю и выматывает из носа разноцветные ленты. Хлопают пробки квасных бутылок. Из квасной лавочки раздаются подвыпившие голоса. Из окон доносится: