Жан-Мишель Тибо - Тайна аббата Соньера

Не нервничать — вот главное. Это наиважнейшее условие, единственный шанс попытаться сохранить находку. Не торопясь, Беранже ждет, пока мэр постучит второй раз, и только тогда начинает спускаться. На первом этаже он делает глубокий вдох, приближается украдкой к входу и резко открывает дверь. Мэр даже не вздрагивает. В какой :то миг его глаза встречаются со взглядом священника, но потом снова принимаются разглядывать землю.

Беранже улавливает улыбку, прячущуюся под большими рыжими усами, но это только ложное впечатление, настолько же ложное, как и контакт с его влажной рукой, которой он пожимает вашу без всякой теплоты.

— Здравствуйте, отец мой, — бормочет мэр.

— Здравствуйте, господин мэр. Вы пришли на исповедь?

— Я хотел вам сказать… Нет. Мне не в чем исповедоваться. Это… Текущий ремонт… Вам хорошо известно… В столбце.

— Пергаменты. Вы желаете их видеть?

— Да…

— Следуйте за мной.

Оба мужчины поднимаются в комнату. Беранже выкладывает тубы, и мэр хватается за них жадной рукой. Его мозолистый указательный палец проникает поочередно в каждое отверстие, сгибается и извлекает оттуда манускрипты. Потом он встряхивает тубы, направляет их к оконному свету, чтобы лучше разглядеть дно, и трясет ими снова, как если бы он хотел вытряхнуть из них что-нибудь, но они безутешно пусты.

— Это все? — спрашивает он голосом, полным досады, указывая на манускрипты.

— Уж не думаете ли вы, что в них были драгоценные камни? Это всего лишь защитные оболочки. Они были запаяны воском, чтобы эти документы не пострадали.

Мэр разворачивает один из пергаментов и кривит лицо. Попахивает Церковью. Что это стоит? Судя по выражению лица кюре, скорее всего — ничего.

— Deus et homo, prin… ci… pium et… finis, — читает он с трудом, не понимая смысл, прежде чем обратить вопросительный взгляд к Беранже.

— Бог и Человек, начало и конец, — переводит Беранже, улыбаясь с видом превосходства.

Это задело мэра. Мерзкий кюре! За кого он себя принимает? «Твоя латынь, да засунь ее себе в задницу», — думает он. Он ненавидит этот язык, который мешает таким профанам, как он, вмешиваться в дела духовенства. Пусть этот Соньер не забывает, что его церковь принадлежит коммуне.

— Я должен их забрать с собой, — шепчет он.

— Извините?

— Моим долгом является сохранить их в архивах коммуны.

Беранже ожидал этого заявления уже несколько минут. Его ответная реакция была мгновенной и результативной:

— Может быть, но стоит подумать над этим более серьезно. Они очень старые. В Тулузе или в Париже историки могли бы дать за них хорошую цену. Лучше попытаться их продать. Оставьте их у меня на какое-то время, я найду способ. Конечно же, вы получите половину с цены сделки. Что вы на это скажете?

— Договорились! — живо отвечает мэр, хватая руку Беранже, чтобы ударить по ней в знак согласия.

Теперь его лицо не выражает ничего, кроме самоудовлетворения. Цифры уже выстраиваются в его голове: двести, триста, пятьсот, тысяча франков? Он смотрит на священника. Улыбается. Его спекулятивные подсчеты достигли апогея: три тысячи франков. А если Соньер обманет его?

— Я хочу копию этих манускриптов, — роняет он, снова опуская глаза.

— У вас будут кальки, я займусь этим. А когда договор о продаже будет заключен, я заставлю оформить чек с подписью покупателя. Я вас успокоил?

— Да.

— Тогда пойдемте выпьем.

Беранже уводит его, положив руку ему на плечи и размышляя. Есть только один человек, который может авансировать ему деньги: Илья Йезоло. Как только мэр уйдет, он ему напишет.

Ренн-ле-Шато, 18 июня 1891 года.

Потому что он любит зарю, потому что он любит смотреть, как ночь растворяется под натиском огней, — поэтому толстый мужчина в черном отправился в путь до рассвета. Теперь он ощущает усталость и тихо постанывает на подъеме. Иногда он останавливается, отдыхает и смотрит на восток, где продолжают увеличиваться в размере блуждающие языки пламени, которые объединяются, и в них рождается солнце. Радость охватывает его. Змей-искуситель Нахаш и ночные призраки прогнаны.

Толстяк приветствует солнце, которое вскоре снова заставит его страдать, и продолжает медленное восхождение. Ему попадаются стада, которые движутся в сторону Пиренеев под присмотром погонщиков. Он слышит борромбы баранов, эскуэлы и клапасы [16] Названия различных колокольчиков. овец и ягнят. Когда животные показываются и обступают его со всех сторон, он замечает талисманы, подвешенные на их шеях: гром-камень и медальоны. Иногда ему кажется, что ветер шепчет ему секреты, потом он улавливает сквозь его порывы, как один из пастухов молится и кричит: «Я повернулся к краю света, я увидел трех отшельников, которые несли дурные камни, чтобы разрушить мою страну. Скажите же мне, сын мой Иисус, не могли бы вы предотвратить сие несчастье?»

Согнувшись пополам, толстяк слушает. Людям страшно. Им всегда будет страшно. Может быть, все из-за него, и поэтому пастух взывает к Иисусу? Он прислушивается. Голос умолк. Вдалеке стада овец бегут плавными массами в сторону долины. Он один, и усталость начинает давать знать о себе. Тело стало тяжелым, согнутым, вялым. Латы из жира сковывают его сердце. Время от времени он спотыкается о камни. Он не создан для гор. Ему не стоило подниматься пешком из Куизы. Сколько еще сотен метров остается ему пройти? Поднимая голову, он пытается оценить дистанцию, которая отделяет его от цели. Перед ним земляная дорожка представляет собой бледную ленточку, которая словно танцует и извивается, уменьшается в размерах и теряется на холме. Сверху небо кажется бело-голубой западней, где восседает на троне грозное солнце. Он продолжает подъем еще в течение получаса, и его взору, наконец, предстает деревня. Ничто не изменилось. Она все так же кажется жалкой, затерянной в этой глуши.

Приветливая тень дуба манит его. Он проскальзывает туда и прислоняется спиной к стволу. «Теперь!» — говорит он себе. Тогда он поворачивается к деревне, закрывает глаза и концентрируется. Неясные мысли доходят до него. Это мысли простых людей. Вскоре он выделяет из них мысли Беранже. Священник взволнован, как если бы его разум столкнулся с неразрешимой проблемой. Однако ему не грозит никакая опасность. Толстяк успокоен. Ни одного врага в Ренне. Он может идти туда.

Беранже откинулся на спинку стула, его губы приоткрыты, взгляд пуст. Большая усталость читается на его лице. Двадцать два часа работы. Двадцать два, как карта Таро «Дурак», порядок знаний, уготованный для элиты, двадцать два часа, это также могли быть двадцать две секунды или двадцать два года. Невероятно, как время может сжиматься или расширяться. Сильная горечь охватывает его, Беранже чувствует, что он бросит это дело. Ночи, дни и месяцы проходили напрасно. Манускрипты не выдают свой секрет. Они разложены перед ним, по углам положены куски черепицы, чтобы не позволить им скручиваться. Он хотел бы понять знаки, узнать больше об их происхождении, продвинуться дальше по пути знания. Ему требуются подсказки. Попросить их у Будэ? Безумие! Старый лис тотчас же конфискует документы, чтобы использовать их в угоду себе. Сказать о них Бийару? Еще слишком рано! Епископ, который обладает свойством делать умозрительные построения, мигом предложил бы ему за них хорошую цену, а Беранже не отказался бы от денег.