Жан-Мишель Тибо - Тайна аббата Соньера

Беранже вспоминает тот тягостный разговор о деньгах, который она с ним повела, как если бы они были крестьянами, бесконечно торгующимися на базаре в Каркассоне.

Едва он сказал: «Сколько?» — надеясь, что христианская солидарность окажется на его стороне, потому что лукавая старуха тотчас же его заверила, что исправно посещает службу, — как она ответила:

— Для вас, отец мой, это будет стоить двадцать франков в месяц. И тридцать пять, если буду еще и кормить вас.

Беранже показалось, что он плохо расслышал, но нет: именно эти запредельные тарифы были озвучены тонкими и сухими губами с черным пушком вокруг.

— Вот два франка за ночлег с едой, — ответил он ей, бросая серебряную монету, которая покатилась по столу прямо в жадную руку старухи, где тотчас исчезла.

— А остальные? — спросила она.

— Мои доходы не позволяют мне воспользоваться вашим пансионом. Впрочем, я согласен питаться за десять франков в месяц.

— Шестнадцать!

— Одиннадцать!

— Четырнадцать!

— Тринадцать!

— Я согласна, отец мой. Что же касается комнаты, отправляйтесь к церковному старосте Виктору Желису, это самый влиятельный член фабричного совета [6] Орган, в чьи обязанности входит управление имуществом прихода. . Он, несомненно, предоставит в ваше распоряжение домик под названием «Боярышник». Это никому не принадлежащая лачуга, но она вновь станет пригодной для жилья, если вы ее немного отремонтируете.

На этом разговор и закончился. Потом он повстречался с церковным старостой, который тотчас же удовлетворил его просьбу, нашел помощника для ремонта и открыл для Беранже кредит в мэрии. Но поскольку работы должны были продлиться шесть дней, а помощник был занят на полевых работах утром, а сам Беранже — в церкви, он вынужден был продлить свое пребывание у Александрины, изымая из своих скромных сбережений дополнительно три франка.

Беранже покидает свою комнату. Он больше не будет спать здесь. Сегодня вечером он отправится спать в «Боярышник». Потом, когда церковный дом снова обретет свой прежний шарм, — он надеется, что на это не потребуется много времени, — он снова поселится вблизи так дорогой его сердцу церкви.

Вкусный запах, доносящийся из кухни, щекочет ему ноздри, когда он входит в задымленное помещение, в котором безраздельно правит Александрина. Она тут спит, принимает дальних родственников, хранит зерно и провизию. Зимой здесь собираются вдовушки у камина, одновременно вздрагивая на один манер, когда завывает сердитый ветер. Огонь в очаге является центром всего, глаза следят за языками пламени, когда иссякают истории о супружеских изменах, перемежающие пустые сравнения, заклинания, предупреждения и смешки.

Беранже усаживается за край стола, там, где его ждет единственная за весь день трапеза: картофельный суп с салом, кусок жареной сосиски, два ломтя хлеба, козий сыр и стакан вина. В то время как аббат зачерпывает своей железной ложкой густой суп, в котором плавают шарики жира без мяса, он мечтает о пиршестве на золотых блюдах.

— Вы хорошо выспались, отец мой? — вдруг спрашивает у него Александрина, прекращая петь о горестях своего петуха и о том, какие злые дети у жены мэра, ее самой большой соперницы по части сплетен.

Она наполняет мешок древесной золой для стирки. Она стоит на коленях перед очагом, ее черная приподнятая юбка похожа на волну, разбивающуюся о выступы костей. Беранже угрюмо следит за ее костлявыми руками с кривыми пальцами, которые суетятся под котелком. Они вызывают легкое потрескивание, погружаясь в золу; это больше походит на крик хищника вдалеке.

— Да, — отвечает он, счастливый от этого сравнения, найденного им для старой женщины с облысевшим черепом, повязанным косынкой цвета зеленого бутылочного стекла, с узелком на затылке.

— Вы будете жалеть о моей комнате.

— Может быть. Но я смог найти себе подходящую кровать.

— А матрац?

— Сойдет и тот, что находится в доме у церкви.

— Этот клоповник!

— Его выпотрошили, почистили и набили самой лучшей во всей деревне соломой.

— А вы положили чеснок над альковом и цветок пиона под подушку?

— Я сделал все необходимое для защиты себя от призраков, которые переодеваются в ослиц и давят на грудь спящих.

— А от женщин?

— Женщин? — произносит он, проглатывая вопрос.

— Да, женщин, не таких, как я, конечно же, но тех, что созданы из мало служившей плоти… с полными и тугими грудями.

— Замолчите! Это грех…

— Я вас предостерегаю от вас самого, отец мой… Вы не обычный священник, вы красивы, гораздо красивее всех тех мужчин, что мне довелось знать.

— Мне незачем защищаться от женщин. Веры вполне достаточно, чтобы уберечь меня от всех соблазнов.

— Да услышит вас Бог! Там вас одна поджидает в церкви.

— Женщина из деревни?

— Чужая! Она не из этих мест. Молодая и чертовски красивая.

Беранже спрашивает себя о том, кто бы это могла быть. Он быстро заканчивает свою скудную трапезу и прощается с Александриной, которая провожает его странным взглядом, полным подозрения. Когда аббат подходит к церкви, ему навстречу выходит девушка шестнадцати или семнадцати лет. Она одета в серую блузку и синюю юбку, которая доходит до ее огромных военных ботинок, подбитых гвоздями. Несмотря на этот наряд, она кажется Беранже красивой. «Модель для этого чертова Ренуара», — думает он, изучая ее взглядом, как он изучал бы одно из этих полотен с пятнами, на которых женщины предстают цветами, ангелами или демонами. Собранные в шиньон каштановые волосы подчеркивают ее молодое лицо, полное и круглое, на котором выделяются красивые глаза в форме лесных орешков, горящие жизнью. Кажется, что она сердится, но все дело в форме подбородка, в тяжести нижней губы, которая ничем не нарушает великолепную форму рта.

— Кто ты, дочь моя? — спрашивает он у нее, в то время как она дерзко разглядывает его, при этом странно улыбаясь.

— Мари Денарно.

— Но ведь я тебя не знаю?

— Я из Эсперазы. Два раза в неделю я отправляюсь за сернистой водой к источнику Магдалины в Ренн-ле-Бэн. Это для моей матери.

— Твой путь не самый безопасный, чтобы туда попасть.

— Я возвращаюсь оттуда и просто сделала крюк, чтобы передать вам послание от аббата Будэ. Вот оно.

Быстрым жестом она вытаскивает из блузки запечатанное письмо и протягивает его священнику. Беранже берет его и вскрывает. Аббат Будэ поздравляет его с приездом и приглашает в гости в Ренн-ле-Бэн. Он немного удивлен быстроте, которую проявил этот кюре, но в то же время чувствует облегчение при мысли о том, что сможет побеседовать с собратом.

— Спасибо, Мари.

— Благословите меня, отец мой, — просит она, завладевает его рукой и сильно сжимает ее.