Елена Арсеньева - Загадка воскресшей царевны

Доктору позволили вернуться в свою квартиру, причем было сказано вслед: «Скоро за вами пришлем». Действительно, не успел он дома выпить чашку чаю, как за ним кто-то опять пришел из чрезвычайки. Доктор снова отправился наверх. Лекарства и перевязочные материалы были уже принесены.

Уткин вошел туда, где лежала больная, обмыл поврежденные места, смазал угол рта йодом, положил свинцовую примочку и дал девушке успокоительную микстуру. После этого он остался у постели больной, чтобы самому давать ей еще микстуры в определенное время. Он пробыл тогда около нее с час и дал ей микстуры ложки четыре, чтобы быть вполне уверенным, что лекарства она выпьет. Раньше он некоторое время служил тюремным врачом и знал, как равнодушны охранники к арестованным, как пренебрежительны к врачебным предписаниям. Кто бы ни была эта девушка, правду она говорила или нет, Уткину было ее невыносимо жаль. Что может быть ужасней для женщины – тем более для молоденькой девушки, тем более такой прелестной и нежной! – чем пережить насилие?!

Больная была в полубессознательном состоянии. Она то открывала глаза, то закрывала.

Юрганова находилась в комнате безотлучно, поэтому разговаривать с девушкой доктор не мог. В конце концов его опять выставили. Уходя, он велел давать больной микстуру через каждый час.

Приблизительно между девятью и десятью часами вечера Уткин, по своей собственной инициативе, опять пришел к Анастасии Николаевне. В комнате, находившейся перед той, в которой располагалась больная, опять толпились большевики, которые недоумевающе уставились на доктора.

Он прямо заявил, что идет навестить больную, и его пропустили беспрепятственно. В комнате, где лежала с полузакрытыми глазами больная девушка, находилась все та же Юрганова; Павел Иванович спросил:

– Хорошо ли чувствует себя больная?

Наверное, девушка услышала его голос, потому что она открыла глаза и взглянула на доктора с благодарностью.

Он сочувственно сказал:

– Ну, пока пейте. Будет лучше.

Девушка протянула к нему руку и произнесла:

– Я вам очень, очень, милый доктор, благодарна.

Он молча поклонился и, повинуясь нетерпеливому жесту Юргановой, вышел.

Утром Павел Иванович снова направился к больной девушке. Его встретили Шленов и еще какие-то большевики. Один из них сказал:

– Больше в вашей помощи больная не нуждается.

Больше эту девушку, которая называла себя великой княжной Анастасией Николаевной и была так на нее похожа, доктор не видал.

Когда он уходил домой, кто-то из большевиков спросил:

– Что у нее, по-вашему? Что вы у нее находите? Слышали, как она себя называет?

Доктор насторожился. Вопрос был не простой… Наверное, хотели проверить его: воспринял ли он слова этой девушки всерьез? И он ответил небрежно:

– Душевнобольная! Просто помешалась на мании величия. Отправьте ее в психиатрическую лечебницу.

На это никто ничего не ответил. Только Шленов взглянул на доктора подозрительно. Похоже, понял, что Уткин сказал это нарочно: из психиатрической лечебницы можно попытаться спастись…

Уткин сейчас уже не сомневался, что это была именно дочь государя императора Анастасия Николаевна. Ну в самом деле, зачем какой-то другой женщине называть себя таким опасным именем, за которое ее могли на месте застрелить?! С какой целью?!

Этого доктор не мог понять. Так же рассуждали и большевики. Поэтому они поверили девушке, тем более что великая княжна Анастасия Николаевна и в самом деле сбежала из дома Акцизного управления, где содержали семью бывшего императора Николая Второго, убитого в Екатеринбурге. После ее побега бывшую императрицу Александру Федоровну и великих княжон Ольгу, Татьяну и Марию (наследник престола, великий князь Алексей Николаевич, был убит вместе с отцом, доктором Евгением Боткиным и некоторыми верными слугами) перевели в другое место: в подвал бывшего доходного дома Березина на улице Обвинской, где их охраняли куда более строго. Теперь предстояло вернуть туда беглянку.

Замыслить и начать интригу Сергею Дмитриевичу Боткину оказалось куда проще, чем ее продолжить и осуществить. Все сразу пошло не так, как он планировал. Глеб, который чувствовал себя в Берлине крайне неудобно, неуютно, а главное, раздражался из-за того, как медленно развиваются события, а значит, до секретных вкладов Романовых не удастся дотянуться так быстро, как хотелось бы, уехал в Америку. Он был таким же завзятым авантюристом, как двоюродный дядюшка, он не знал страха, но храбрость его носила характер безрассудный: ему надо было непременно действовать, порою бездумно, опрометчиво. Само действие было для него важнее результата. Промедление было подобно смерти для его натуры.

Как ни убеждал его Сергей Дмитриевич, что это будет выглядеть неправдоподобно: вдруг взять да вывести за руку на политическую арену измученную, неуверенную в себе, порою непредсказуемую девушку и во всеуслышание позволить ей заявить свои права на наследство и титул семьи Романовых, Глеб тяготился ожиданием. Он готов был принять участие в событиях вновь, когда они начнут происходить. Если вообще начнут! Пока же предпочитал заниматься устройством собственных дел в Америке. В это время его совершенно захватила одна идея, с точки зрения Сергея Дмитриевича, преглупейшая.

Еще одиннадцатилетним, приехав вместе с отцом, лейб-медиком Николая II, в Ливадию, а потом на императорскую яхту «Штандарт», Глеб начал рисовать акварелью фигуры животных в придворных мундирах, создав целое звериное королевство. Многие фигуры были похожи на конкретных придворных. Эти рисунки очень веселили императорских детей, которые дружили с детьми лейб-медика, особенно любя их старшего брата Дмитрия, красавца и храбреца. Когда Дмитрий погиб в 1915 году, это было горем для всех четырех великих княжон.

Глеб и его сестра Татьяна в 1917 году приезжали в Тобольск к отцу, который добровольно отправился в ссылку с царской семьей.

Вернувшись из Тобольска и встретившись в Москве с Сергеем Дмитриевичем, Глеб с упоением рассказывал, что в Сибири он сочинил сказку об обезьяньей революции в зверином государстве и двенадцатилетнем Мишке Топтыгинском, победившем изменников и вернувшем трон арестованному Медведю-царю. В Тобольске Глеб каждый день писал одну небольшую главу и делал иллюстрацию к ней, а доктор Евгений Сергеевич Боткин проносил послания сына в дом бывшего губернатора царственным узникам. Глеб жалел, что картинки не сохранились, и хвастался этим замыслом и своей смелостью направо и налево. Его сестра Татьяна по секрету сообщила Сергею Дмитриевичу, что никаких картинок для заключенных Глеб не рисовал и, конечно, не передавал: это ведь был страшный риск, потому что за доктором Боткиным следили и в доме его не раз неожиданно устраивали обыски, да и каждый раз его обыскивали, когда он входил в дом, где размещались Романовы. Однако Глеб сейчас был просто одержим идеей издать такую книгу. Он пытался заинтересовать своей идеей французских издателей, потом Сергея Дмитриевича. Тот пообещал ему поддержку взамен на участие в авантюре с самозваной великой княжной. Однако лишних денег в Организации защиты интересов русских эмигрантов не было никогда; к тому же Сергей Дмитриевич, при всей своей беспринципности и увертливости, был очень щепетилен, когда речь шла о его репутации. Представив, какие пойдут разговоры, если станет известно, что он выбросил с таким трудом добытые от властей Веймарской республики деньги на какую-то книжонку, вдобавок его родственника, он наотрез отказал Глебу. Строго говоря, он с самого начала не собирался ничего давать двоюродному племяннику, просто водил его за нос, хотя и надеялся, что ему удастся это проделывать еще долго.