Юлия Нелидова - Тайна «Железной дамы»

Несмотря на замешательство, на усталость и даже некоторое бессилие после проведенных двух дней в подземелье, Иноземцев самообладания не потерял. Он принес Илье Ильичу извинения за беспокойство, уверил, что не имеет никакого отношения к взрыву, убившему юного Лессепса, потом обернулся к адвокату Герши и попросил его подождать четверть часа, чтобы умыться и переодеться. Отвечал на его вопросы Иван Несторович в перерыве между приемами, пока готовил инструменты и проводил дезинфекцию. Пациентов, что собрались под дверьми его лаборатории, следовало как можно скорее отпустить.

Когда Иван Несторович и адвокат Герши остались одни, можно было поговорить спокойно и озвучить те версии, что уже успели родиться в мыслях.

У Иноземцева их было две. Либо неугомонный Ромэн тайком все-таки занимался взрывчатыми веществами, а в тот день, быть может, решил продемонстрировать плоды своих трудов, либо Ульяна Владимировна опять затеяла авантюру. Одно из двух.

Но одержимость Лессепса бомбами и связь его с анархическими кружками в последнее время ослабли, он был влюблен и больше думал о мадемуазель Боникхаузен, чем о химии. Даже его разговоры, всегда сдобренные лозунгами свободы, равенства, свержения власти чиновников, осуждениями его класса в чрезмерной пресыщенности довольствами жизни, в то время как рабочие слои вынуждены прозябать в нищете, приуменьшились, приутихли, он перестал цитировать Гюго и Золя. Но Иноземцев не придавал никогда особого внимания его болтовне, более того, слушал довольно редко. Так что утверждать, что парень втайне не вынашивал каких-нибудь террористических идей, было нельзя. Как и существование того факта, что Ульяна наконец сама попала в собственные силки, связалась с бомбистами, привлекла к их деятельности и жениха, а потом оказалась жертвой обстоятельств. Эта удивительная девушка несколько лет дурачила лучших петербургских следственных чиновников, смогла играючи подменить тяжелый мешок с алмазами на простые булыжники прямо под носом Иноземцева и под носом Делина [17], угнала воздушный шар, применив гипноз, заставила одного из уважаемых людей Парижа поверить, что она его племянница, другого – что его невестка. И теперь Ульяна в тюрьме? Да она через час после ареста могла подозвать своего тюремщика и произнести одну-единственную фразу навроде: «А хотите фокус?» – и исчезнуть. Но этого не произошло, более того, вот рядом сидит адвокат из уважаемой конторы, нанятый месье Эйфелем для спасения любимицы, и утверждает, что девушка ничего не помнит, все факты и подозрения указывают на ее вину, и ничего поделать с этим нельзя.

Действия и слова характеризуют любую другую девицу, но не Ульяну Владимировну. Верить в произошедшее Иноземцев отказывался.

Еще раз выслушав рассказ адвоката, он едва не выдал свое истинное знакомство с мадемуазель, воскликнув, что совершенно не похоже на эту девушку изображать идиотку. Но сдержался на полуслове. Никто не должен был знать ни о знакомстве Ивана Несторовича с нею, ни заметить и его волнения. Чрезмерную тревогу придется тщательно гримировать.

– Видите ли, – сконфуженно поправил себя Иноземцев, – при знакомстве она показалась мне довольно смелой и дерзкой барышней. Шутка ли, жить в трехстах метрах над уровнем земли… То есть я не могу ни о чем судить, пока не выслушаю ее сам…

Эмиль Герши вздохнул, поднялся.

– Мадемуазель убита горем, упорно продолжает молчать. От помощи сразу отказалась. Месье Эйфелю пришлось ее уговаривать дать согласие на мое участие в деле. Понятное дело, такая драма! Я был бы несказанно признателен, если бы вы, как врач, попробовали бы оценить ее состояние, а быть может, и разговорить ее. Как-никак вы были близко знакомы с человеком, которого она любила…

– Сейчас уже поздно, – ответил Иван Несторович. – Вряд ли нам разрешат повидать арестантку. Приходите ко мне завтра… после десяти утра. До того у меня три очень важных пациента, и к одному придется съездить на дом. После десяти часов я в вашем распоряжении. В Институте меня искать не будут – месье Мечников прекрасно знает, что теперь придется подолгу торчать на набережной Ювелиров.

На том и порешили.

На следующий день без четверти одиннадцать Иноземцев шагал по темным, освещенным светом газовых рожков, коридорам здания Префектуры полиции, отстроенного лет десять назад на месте птичьего рынка набережной Ювелиров. За доктором, пыхтя и причитая, поспешно семенил, будто колобок из сказки, Эмиль Герши. Протиснувшись сквозь невообразимую сутолоку, они оказались в кабинете комиссара Луи Ташро – небольшое помещение с выбеленными и уже посеревшими стенами, большим окном и несколькими столами, за которыми трудились работники полиции – может, инспектора, может, агенты. Но все подняли головы, печатные машинки тотчас умолкли, когда дверь распахнулась.

– О, месье Иноземцев, – вставая из-за своего стола, развел руки в приветственном шутливо-радостном жесте полицейский чиновник – лысоватый, немолодой, с гладко выбритым лицом и в мундире с засаленными рукавами. Иноземцев был знаком с месье Ташро – посещал Префектуру по приезде, а месье Ташро в свою очередь знал Ивана Несторовича и даже каким-то образом ведал и о его несостоявшихся опытах – Сюрте Насиональ славилась своим небывалым нюхом еще со времен великого Фуше. – А я уже собирался идти на улицу Медников, почтить наконец визитом такую знаменитость.

Иноземцев склонил голову в ответном поклоне, но не смог не нахмуриться на чрезмерную насмешливость его тона и на это саркастическое «знаменитость».

– Столько вопросов возникло по поводу вашего внезапного исчезновения, – продолжал комиссар, засунув руки в карманы брюк и принявшись разглядывать русского доктора пристальным взглядом с прищуром, какие обычно позволяют себе все ищейки. И вид этот, напыщенный, деловитый, тотчас же напомнил Ивану Несторовичу Делина. Вот точно так же свысока, оценивающе тот вечно поглядывал на всех. Тотчас же ощутив глубокую неприязнь к этому человеку, Иноземцев стиснул зубы и ответил взглядом почти враждебным:

– Я для того и здесь. Но времени много не имею.

– Знаю-знаю, – пропел Ташро. – Все знаю. Не стали вас вчера беспокоить, достанет с вас и обыска. Надеюсь, инспектор Ренье принес свои извинения? Да и допрашивать особой надобности благодаря нашей хваленой и вездесущей парижской прессе нет. Вот полюбуйтесь, – он выкопал среди беспорядка бумаг, справок, папок и газет на своем столе издание «Пти Рю Паризьен» и небрежно бросил его перед Иноземцевым. Тот скользнул коротким равнодушным взглядом по желтоватым страницам. На пол-листа красовалась искусно отрисованная картинка, представляющая молодого человека в разорванной одежде на фоне овощных лавок, потерянно бредущего по рынку в сопровождении черной лохматой собачки, толпа вокруг была изображена в аллегорическом, карикатурном смятении, а все это обрамлено ажурной рамкой в виде черепов и костей – видимо, намек на подземное кладбище, откуда сей молодой человек и выполз. И заголовок «Господин с черным грифоном» с подзаголовком «путешествующий по адовой бездне Парижа».